— Выключи! — сказал старик.
— Погоду послушаем.
— А-а-а, что там! Рыба — лучший синоптик, она никогда не ошибается… Выключи. Ты лучше послушай, как месяц звенит…
— Что?
— Когда круги от лодки расходятся…
— Что ты сказал?
— Я говорю, мотай удочки, потому что здесь не так-то просто добыть топливо на костер, — сказал старик. — Завтра, я боюсь, будет плохая погода.
— А при чем тут месяц? — спросил сын.
Но старик не ответил ему, сматывая свои длинные крашеные удочки. Делал он это осторожно и старательно.
Над заливом опять стало тихо, и над темной водой иногда пролетали тенью едва уловимые и юркие летучие мыши.
— А-а! — сказал сын радостно. — А я никак тебя не пойму! Какой, думаю, месяц? Это верно… Как будто колется на части и звенит… А в общем, как хочешь, — сказал он после паузы. — Если хочешь ночевать в сене, давай ночевать в сене.
— Нет, — сказал отец, — в сене хорошо, но там всю ночь шуршит, а я спать не могу.
— Я тоже, — откликнулся сын. — А когда спать-то?!
Они сунули свои лодки в тростники и, разминая затекшие ноги, пошли в сосенки, в частые ряды деревьев, давно посаженных вдоль берега. За этими рядами сосенок начиналось поле и просвечивало закатное небо.
— Вот здесь, — сказал старик, став над черным пятном кострища. — Здесь рогульки есть, здесь и заночуем, — и бросил свой рюкзак на траву, — Пока светло, надо дровишек заготовить, здесь с этим делом плохо. Что могли, давно спилили. Местные бабы по утрам за пустыми бутылками, как за грибами, с корзинками ходят…
Сын его засмеялся, и лицо его в потемках показалось отцу совсем коричневым, когда он увидел белые его зубы.
Потом, когда они выпили по кружке холодной водки и, обжигаясь, принялись хлебать из котелка уху и когда совсем уже стало темно и вода в заливе, освещенная луной, стала синей, отец сказал, пьянея:
— На вечернюю зарю никак нельзя рассчитывать. Вот утром мы с тобой обязательно будем ловить лещей.
— Да, — сказал сын. — Но давай послушаем последние известия.
— Это мы будем делать послезавтра: набросимся на газеты, на радио… За каким хреном ты взял эту штуку с собой!
— Ладно. Будем слушать лунный звон.
— Нет, — сказал старик хитро, — теперь она уже не звенит. Теперь она торжествует. Разве ты не чувствуешь?
— Я чувствую, что ты пересолил уху.
Земля была теплая, и они лежали на тонкой прорезиненной накидке, которую привез сын. Старик курил папиросу, а сын его ел вареную рыбу и смачно отплевывал кости. И старику было очень хорошо лежать на этой офицерской накидке, которую подарил ему сын, курить папиросу и слушать, как громко отплевывается его милый Сережка.
