Щетинин хотел ее обнять.
— Только вот книг нужно достать.
— Достанем, всего достанем.
— Ты в город-то ездил. Ах, какая я глупая!
— А что?
— Ты там бы мог купить.
— Что ж такое? Можно послать.
— Так ты завтра же… постой! завтра же пошли!
— Пошлю. Как же я устал-то, господи! — говорил Щетинин, потягиваясь. — Ну, теперь спать!
На другой день Щетинин встал раньше всех, один напился чаю и уехал на хутор, на целый день.
Марья Николавна долго ждала Рязанова за самоваром, наконец послала за ним во флигель, — оказалось, что он чуть свет ушел куда-то и еще не возвращался. Она пошла было в сад, но потом вдруг вернулась домой. Придя в свою комнату, она открыла рабочий столик, достала оттуда начатые рукавчики, взяла иголку и принялась было шить, потом опять распорола, выдернула иголку, оторвала кончик нитки и опустила руки на работу. Так просидела она с полчаса, отвернувшись в сторону и в раздумье перебирая пальцами свое платье; только глаза ее медленно переходили с одной вещи на другую, ни на чем не останавливаясь и ничего не выражая, кроме одной какой-то мысли, которая не давала ей покоя. Пасмурный свет из окна, проходя сквозь зеленую занавеску, бледно ложился на одну сторону ее красивого, но и без того печального лица, неясно обозначал щеку, висок с неподвижной бровью и далеко откинутую назад темную косу.
Вошла горничная.
— Что ты, Поля? — мельком взглянув на нее, спросила Марья Николавна.
— Блюзку запошить прикажете или только сметать пока вперед-иголку?
— Все равно. Сама увидишь, как лучше.
Горничная молчала.
— Ну, запошей, что ли.
— Там вон девочку привели, — улыбаясь, сказала горничная.
— Какую девочку?
— Да мать привела, крестьянскую. Больная.
Горничная фыркнула.
— Что ж ты смеешься?
— Очень уж смешно. У девочки в ухе…
Горничная опять засмеялась.
— Что ж у ней в ухе?
— Горох вырос.
— Как горох вырос?
— Да извольте сами посмотреть. Обыкновенно, ребятенки баловались, засунули ей в ухо горошину; он у ней там и вырос. Видно, извольте поглядеть, из уха росток торчит.
Оказалось, у девочки действительно из уха виднелся росток. Марья Николавна достала шпилькою горошину и налила девочке в ухо деревянного масла. Баба вытащила из-за пазухи четыре яйца и подала их Марье Николавне.
— Зачем это? Мне не надо.
— Ну, — сказала баба, все-таки отдавая яйца.
— Нет, право, мне не надо.
— Ну! Ничаво.
Баба старалась поймать ее руку.
— Ах, какая ты! Ведь я тебе сказала, что не возьму, — говорила Марья Николавна, спрятав свои руки.
