В конце обеда король взглянул на графа Пипера — тот подал знак, и камердинер ввёл в зал седого человека с тёмным лицом и в монашеской одежде.
Генералы переводили взгляды с короля на монаха. Много людей ходит сейчас под защитой монашеской одежды.
Кивком головы король разрешил сказать, кто монах на самом деле, наблюдая, какой вес имеет всё это для полковника Понятовского. Генералы отложили ложки, отодвинули кубки, взялись за трубки. Понятовскнй поднял голову.
А монах заговорил латынью, кое-кто украдкой переспрашивал, о чём говорится. Камергер Адлерфельд и духовник Нордберг переводили слова для обскурантов. По поручению Мазепы посланный просил его королевское величество вступить с армией в гетманщину на известных обоим властителям условиях... Монах произносил слова быстро, как стихотворение. Замолчал. Присутствующим показалось, что он уснёт, как старый обозный конь. Но генералы слушали спокойно. Всё решает мудрый король.
Фельдмаршал Реншильд, изморщив и без того невероятно изуродованное лицо, похожее на плохую театральную маску, напомнил:
— Сегодня, ваше величество, вы их видели в деле. Если бы черкасы нам не сопротивлялись...
Сказал и шевельнул жёсткими волосами, коротко обрезанными над широким лбом. Король смотрел на него и не замечал дебелого графа, который задыхался от жары и не успевал утирать белым платком пот, что прозрачными каплями скатывался из-под огромного рыжего парика и вот-вот мог испачкать белоснежное жабо, такое приметное в просторном зале, где жабо ещё только у камергера Адлерфельда, а на всех остальных простые воинские кафтаны.
Секретарь Гермелин принёс чёрную шкатулку. Король быстро скользнул длинными пальцами по сверкающей лаковой крышке. Монах согнал с себя сон:
— Политика, ваше величество...
Свитки бумаги в королевских пальцах были универсалами Мазепы. Они недавно висели на корчемных дверях и призывали черкасов к решительному отпору, если бы шведы пришли на Украину.
Когда монаха увели, король стал ходить по залу, останавливаясь перед рыцарскими доспехами возле стен, словно прикидывая их к своей высокой костлявой фигуре. Присутствующие решили, что доспехи для него коротковаты. Ждали разрешения высказаться.
Первым заговорил пузатый Гилленкрок. Обкалывая взглядом королевский плотный кафтан и не осмеливаясь посмотреть в королевские глаза, с усилием ворочая пухлыми красными губами, советовал дождаться в Витебске Левенгаупта. Сила королевской армии известна Европе, а черкасский гетман, осторожно промолвил толстяк, ожидает для себя пользы. Последнее прозвучало как полувопрос, однако ответа не последовало.
