Позже Олейник рассказал мне, что старший лейтенант, дежурный по части в ту ночь, поймал его, пробиравшегося в казарму из самоволки. Сержант был старшиной роты, и обычное наказание применить в этом случае было невозможно. Скучающий и уже пьяный лейтенант решил развлечься. В словах Олейника не было ни обиды, ни злости. Его плоское лицо, состоявшее из двух маленьких бесцветных глаз, далеко брошенных друг от друга, сильно выступающих надбровных дуг, низкого лба, перерезанного одной глубокой морщиной, широких скул, большого, стянутого губами-нитками, рта, квадратного подбородка и плотно прижатых ушей, ничего не выражало.
За несколько месяцев до окончания службы Олейника направили на учебу в военное училище. В последнюю ночь он напился. Шатаясь подошел к койке, сел, стянул сапоги, размотал портянки, посмотрел на свои утолщающиеся к ногтям пальцы ног, пошевелил ими. Поднял голову и, упершись взглядом в темноту, громко произнес: «Ну что, бляди?»
* * *
В любое время года и дня здесь стоял удушливый запах кислой капусты. Запах стелился, уходя в желтоватый туман, оседая жирным, клейким налетом на стенах, столах, лавках, на полу столовой. Подметки проскальзывали, и приходилось передвигаться, как на лыжах. Туман смешивался с уличной грязью, влагой мокрых шинелей, сапожным гуталином, становясь осязаемым. Запах впитывался в одежду, и казалось, что у тебя всегда где-то припрятана порция кислой капусты, завернутая в газетку.
Осенью мы собирали тяжелые шары капусты, подрубая их под толстый корень у самой земли большими ножами-мачете. Стоило разрубить кочан, как тут же обдавало свежестью ломающихся листьев, холодного, прозрачного сока. В расположении части капусту сваливали под навесом на небольшой площадке. В центре зияла яма в два человеческих роста, бетонированные стены и дно которой затягивали полиэтиленовой пленкой. У края ямы стоял аппарат для резки, что-то вроде мясорубки, работавшей днем и ночью. Под непрерывное рычание движка, в жерло мясорубки забрасывали кочаны. Перемалываясь десятком ножей, капустная солома веером вылетала в яму. В ярком, холодном свете прожекторов мелькали кривые тени. Солдаты совершали однообразные ритуальные движения, передавая из рук в руки нескончаемый груз, пока последний в цепи не забрасывал кочан в жерло аппарата. Ножи с хрустом выполняли работу гильотины. Туда же закидывали морковку, которую резаки выплевывали красными брызгами.
Время от времени в яму спрыгивали солдаты, сапогами утрамбовывавшие белоснежное крошево, с чавканьем смешивая осеннюю грязь с нежной плотью капусты в морковно-кровавых брызгах. Мятущиеся тени отплясывали под грохот монотонно работавшей мясорубки.
