Я замерла над пропастью разверстой,
Ты говоришь, что вниз нельзя смотреть,
Там демоны отмщенья сбились в стаи,
Один коснулся твоего лица,
И жадными кровавыми устами,
Они впиваются в солдатские сердца...
Война крайне обостряет ощущение жизни как судьбы и меняет само понимание слова «судьба» — делает его очень предметным, не абстрактным. О судьбе написано по-украински, словно последнее прощание с нашей бывшей страной, написанное на ее, теперь уже чужом для нас языке убийц и врагов: «Як насувається доля? / БТРами... / Як насувається доля? / Пiд мiнометний грiм. / Спочатку тремтять долонi, / Але потiм/ Мiцнiше тримаєш / Свiй АК-47». Но потом наступает особый поэтический катарсис души и прозрение ума: «Бо доля — це ми, / Ti, що обрали опiр / I святий обов'язок боротьби». Парадокс: судьба — это мы, а не что-то над нами.
Другая сторона военной судьбы — трагедия разрыва народа и людей, оказавшихся по разные стороны фронта. Именно об этом — одно из самых проникновенных стихотворений «Границы»: «Нас разделяют границы. / Линия фронта. Линия жизни. / Я ничего не забыла... / Но снова — в который раз — / Обрывается связь мобильная, / Остается сердечная связь».
И наконец, за всем этим встает, как огромная непостижимая тень, образ Смерти. В стихотворениях «На главной баррикаде» и «Только бы не в плен» поэту дано мистическое проникновение в природу Смерти; здесь вдруг, словно из глубины тысячелетий, встает древний, даже первобытный образ-архетип Смерти как невесты: «Но пока стоит мой солдат, / Хоть и взят врагом на прицел. / Он со Смертью глаза в глаза, / И в расширенных зрачках его свет». И «Не в пору рассуждать, / Уже несут венец, / Моя невеста Смерть / Ко мне сама подходит». Известный православный мыслитель и проповедник Русского зарубежья митрополит Антоний Сурож- ский говорил, что настоящий христианин должен ждать встречу со смертью с таким же благоговейным трепетом, с каким ожидают встречи со своей возлюбленной. Не трудно понять, откуда берется такое сравнение: в обоих случаях встреча означает решение человеческой судьбы. Земная встреча с любовью, какой бы огромной она нам ни казалась, — это лишь земная «репетиция» встречи с Вечностью. На войне это чувствуется непосредственно — просто как «быт».
Мистическое ощущение присутствия Смерти окрашивает собою все:
А в доме моем кто-то был.
Кто же? Да Бог весть!
Я изучила следы
И догадалась: смерть.
Рождается поэтический ряд образных видений: «Она заходила. Никого не застала. / Сильно ругалась. Разбила все окна/ И острые стекла / Кругом разметала. / Соседи сказали просто: / Дом обстреляли из «Града». Но поэт преображает это видение, преодолевает наваждение Смерти: из осколка, влетевшего в окно, — «сделаю крест нательный»! Как «во время оно» крест из орудия казни Спасителя стал святым символом нашего спасения, так и поэт из металла-убийцы отливает себе спасительный крест.
