В Берлине конец похода отметили празднично. Появились специальные номера газет о «блицпоходе» был выпущен специальный фильм «Фойертауфен» («Огненное крещение»), который иностранные журналисты переименовали в «Фойертойфель», что означало «Огненный черт», имея в виду организатора польской кровавой эпопеи.
Фильм «Фойертауфен» представлял собой документ фашистского варварства. Мне довелось присутствовать на «премьере» этого фильма. Демонстрировался он в берлинском кинотеатре «Уфа-паласт» у зоологического парка. На просмотр прибыл, как всегда разряженный, Геринг со своей женой, заняв обширную ложу. Сидящая в партере публика под этой ложей с опаской посматривала вверх, подумывая над тем, как бы восьмипудовая туша, окаймленная металлическими побрякушками, не надломила опоры ложи и не рухнула вниз. Боялись, конечно, не за благополучие «рейхсмаршала», а за свои головы.
Мы сидели в партере со знакомым мне немецким лейтенантом Дюрксеном, являвшимся «офицером связи» между министерством пропаганды и военным министерством.
Фильм начинался показом заснятого выступления Геринга, который воздавал хвалу своей авиации, орудовавшей над Варшавой. Щегольство и любование собой сквозили во всем его облике.
Затем демонстрировались кадры, передававшие уничтожение немецкой авиацией и артиллерией польской столицы. Стаи геринговских «штука-бомбен» — пикирующих бомбардировщиков — засыпали бомбами мирный город, в котором укрывались женщины и дети. В груды щебня и пепла превращались памятники древней польской культуры. На экране развертывалась панорама чудовищной катастрофы польского народа. «Город без крыш», — орал диктор, и вслед за этим появлялись кадры, рисующие обезглавленную Варшаву: ни одной уцелевшей крыши в целом ряде кварталов города.
Придет время, думал тогда я, и этот фильм будет служить одним из тягчайших документов, изобличающих немецких фашистов в массовом уничтожении гражданского населения, в преднамеренном истреблении культуры других народов.
Помню, после просмотра фильма, от которого у меня кружилась голова, а в ушах звучали крики и плач польских женщин и детей, лейтенант Дюрксен спросил о моем впечатлении.
— Ужасный фильм, — ответил я, не скрывая своего отвращения. — Столько страшных сцен: разрушение польских деревень и Варшавы, страдания мирного населения. Все это бесчеловечно.
— Видите ли, г-н Филиппов, этот фильм должен быть поучительным для других народов. А что касается гуманизма, то... ничего не поделаешь, война есть война, — равнодушно ответил типичный представитель германской военщины.
