Я обернулся и пробежал глазами по корешкам книг, что стояли на полке около стола Гарольда. Большинство названий было на немецком или польском языках. Но я вытащил небольшой томик, который выглядел здесь столь же неуместным, как немецкий трактат по логике — на аптечной полке. Томик оказался антологией стихов из нескончаемой серии Унтермейера.
Я открыл книжку на форзаце, чтобы узнать, не принадлежала ли она Гарольду. "Гарольду от тети Сары" — гласила надпись. Я нашел стихотворение Шелли в указателе, а разыскать нужные строки оказалось совсем просто, так как они были подчеркнуты.
— Послушайте, — сказал я:
Жизнь, как витраж собора многоцветный,
Сиянье бледной Вечности пятнает...
Райнкопф размышлял все то время, пока зажигал спичку и раскуривал трубку.
— Я помню этот фрагмент. Шелли тогда находился под влиянием неоплатонизма. Заметьте, как он использует слово "пятнать", имея в виду...
Он остановился и несколько раз моргнул. Он начинал понимать.
Я сел и зажег сигарету.
— Вы можете утверждать, что Гарольд был счастлив, работая здесь?
— Счастлив? — Профессор откинулся на спинку кресла. — Псе зависит от того, как вы определяете счастье. Аристотель говорил...
— Вы читали автобиографию Шервуда Андерсона? — прервал я его.
Он покачал головой.
— Книгу эту великой не назовешь, — сказал я, — но это честная книга. Одна из историй, рассказанная Андерсоном, — о том, как он бросил фабрику по производству красок, которой управлял в Огайо.
Я видел, что Райнкопф заинтересовался, поскольку позволил своей трубке погаснуть и не приложил никаких усилий, чтобы разжечь ее вновь.
— В течение многих лет, — продолжал я, — Андерсон сидел за одним и тем же столом и писал одни и те же нагоняющие тоску деловые письма. И вот однажды, когда он диктовал очередное письмо, его внезапно охватила, будем говорить, тоска по шуму рыночных площадей. Так что он оборвал фразу на полуслове, рассмеялся, как безумный, в лицо своему секретарю, вышел из кабинета, спустился на железнодорожные пути и распрощался с этим этапом своей жизни.
— Существует миф, что Сантаяна>24 поступил точно также, когда ушел из Гарварда, — сказал Райнкопф, — но я совершенно случайно узнал, что он покинул Гарвард, потому что унаследовал значительное состояние. Он сам рассказал мне об этом.
— Любопытно, — сказал я. — Теперь я могу предположить, что с Хиггенботэмом произошло то же самое, что случилось с Андерсоном. Я могу ошибаться, но три года — слишком долгое время, чтобы работать за одним и тем же столом. Между прочим, над чем он трудился?
