— Напрасно вы все это затеяли, Ермашов. Не хотите учиться, можете забрать свои документы.
Он повернулся и пошел в противоположную сторону. Там была еще одна лестница, по которой директор мог подняться на свой этаж, но надо было сделать солидный круг по зданию. Директор удалялся, раскаленно печатая шаг, а Женя стоял нелепо, как проволочное заграждение на месте несостоявшейся атаки. Такой же ощетинившийся и ненужный.
Тут моя подружка сочла нужным вмешаться.
— Эй, Ермашов, — сказала она небрежно. — А чем тебе не вышел наш силикатный? У нас мальчиков не хватает.
Женя оторвал от удаляющейся спины директора белые глаза. И посмотрел мимо нас. У меня даже мурашки побежали по животу. Такой это был взгляд, совсем с другого берега, из какой-то темной дали, из очень суровой и сложной взрослой жизни. У моего отца была такая жизнь, а меня еще от нее оберегали. Мне вообще туда не надо было.
В ту пугающую даль слова подружки не проникли.
Женя попросту нас не заметил. Рванул дверь и вошел в деканат. Мы долго подглядывали в щелку: там он сидел за обкорябанным пыльным столом и что-то писал. А секретарша Раечка испуганно читала на подоконнике книжку.
— Урод, — наконец, разглядев Ермашова таким образом с тщательностью, решила моя подружка. — Такой подползет, знаешь, и тебя, как удав… и не пикнешь!
Она вздрогнула всем телом.
Я тоже это чувствовала. Что не пикнешь. Но на всякий случай пожалела Ермашова:
— Зато серьезный. Вот он бы мог вместо Яковлева…
Сама не знаю, почему это сорвалось. Подружка вытаращила глаза:
— В каком смысле?
— Ну… секретарем комитета комсомола.
— Дура ты, дура, — подружка снисходительно рассмеялась.
Но все же еще раз поглядела в щелку. И небрежно отметила:
— Чур, этот Ермашов — мой. Такие уроды — самые страстные.
Я покраснела.
— Ты чего? — удивилась подружка.
— Откуда ты знаешь? И вовсе он не урод.
— Ну, моя милая, ты приглядись: пальцы толстые. И уши. И нос.
— Господи, да пожалуйста. Бери его себе.
Подружка поправила кок на затылке.
— Ой, ну и пионерочка ты еще. С кем вожусь…
Я действительно почувствовала, что подружка в чем-то меня опередила.
Целых два месяца мы ничего больше не слышали о Ермашове. Он числился в списках нашей группы, но на занятия не являлся. Однако подружка не забывала о нем. Она даже сбегала на физхим, поинтересовалась, не ходит ли он на занятия со своим прежним курсом. На физхиме, ведущем институтском факультете, учились, как определила подружка, одни зазнайки и отличники. Считалось, что у физхимиков привилегированное положение. Девушек туда почти не принимали, и держались физхимики так, будто собрались не сегодня-завтра слегка перевернуть мир с помощью какой-нибудь новой теории частиц.
