Грачи знают, где находятся безопасные для ночлега деревья, к которым не прокрасться незамеченным человеку с его убийственной дубинкой. Знают они, который из филинов опасен, а который нет. Сычик Чувик, к примеру, может ухать поблизости сколько угодно, Торо и внимания на него не обратят; но если неподалеку от больших лесных массивов раздастся крик лесного филина Уха — мощного хищника, величиной с доброго гуся, — то грачи в ночной тишине замирают черными комочками, зная, что от филина, как и от всесильного Шуо, спасения нет. Мелькнет огромная бесшумная черная тень, выхватит из стаи одного грача и исчезнет так же незаметно, как и подкралась. Жертва погибает в тот же миг, потому что мощные когти филина за один прием способны прикончить даже дикого козленка. Такие ночи наводят ужас, сердчишки у грачей сжимаются от страха, но двигаться с места нельзя, потому что стая по ночам не летает, и даже если им всем суждено погибнуть, они все равно не стронутся с места. Таков закон, и он сильнее самой жизни, потому что без закона нет и вольной жизни. Без него вообще нет жизни. Грачи знают это и не нарушают закон, даже если за послушание им приходится платить жизнью. Та или иная птица может погибнуть, но стая должна жить.
Грачи разбираются в характере облаков, они улавливают направление ветра и приближение тумана. Они улавливают малейшие колебания воздуха, и — свети лучезарное солнце, блистай луна в безоблачном небе, но если грачиная стая, каркая, кружит, словно подгоняемая вихрем, — жди снега.
— Это Торо, я его знаю, — моргнул Мишка и повел ухом в сторону черной птицы.
— Кар-р… — ответил грач, — кар-р. — Но смотрел он при этом не на Мишку, а на аиста. Глаза его блеснули от удивления, грач взволнованно перепрыгнул с ветки на ветку, а затем опустился на колодезный сруб.
— Кар-р, — поклонился он. — Я тебя вижу, Келе, но стая не поверит мне, когда я скажу, что видел тебя здесь.
Келе шевельнул выздоровевшим крылом.
— Со мной приключилась беда, вот и пришлось тут остаться. Человек вылечил меня и приносит мне еду…
— Мне доводилось слышать о подобном, — прокаркал грач. — Вот только Вахур опасайся.
— Эта Вахур не такая, как другие.
Грач слушал, не переставая удивляться.
— Мои собратья решат, что я наглотался дурных ягод, — от них начинаешь говорить не то, что хочешь. Но я-то верю тебе, Длинноногий; так многое изменилось в этом мире с тех пор, как я впервые поднялся в воздух! Я верю тебе, но стая наша так и переполошится от удивления.
