— Я — Чувик, луговой сычик. Я прослышал о тебе.
— Тебе что-то про меня известно? — встрепенулся аист.
— Мне все известно, что делается на лугу. И про твое больное крыло я тоже знаю…
— Что же мне делать?
Маленький Чувик снова склонил головку, уж такая у него была привычка — без конца кланяться.
— Остерегайся Большого Светила…
— Большое Светило излечивает раны.
— Большое Светило излечивает те болезни, что уже пошли на поправку. А твоему крылу еще далеко до исцеления… я даже отсюда чувствую, как оно пылает; или тебе мало этого жара?
Аист задумался.
— Зу мне тоже остерегаться?
— Зу кружат только на ярком свету, а если ты от него спрячешься, то и от них спасешься: Зу не любят тени.
— У меня побывал филин Ух… он похож на тебя, только побольше…
— Знаю, что он тебе насоветовал! Неверные эти советы… Мне безразлично, послушаешься ты меня или нет, но
поверь, тут я разбираюсь больше филина. Наши пути никогда не пересекались, и про вас, аистов, мне все хорошо известно. Я знаю, что тебе сейчас очень худо, я чувствую, как от твоего тела прогревается и колышется воздух вокруг… Но, пожалуй, тебе удастся выжить…
— Человек заговорил со мной, и Вахур смотрела на меня без всякой злобы… Как ты думаешь, они меня не тронут?
— Если до сих пор не тронули, то не тронут. А от Вахур ты в случае чего отобьешься.
Сычик опять склонил головку набок.
— Только об одном прошу тебя: не говори филину, что я тут был. Ух мудрый, и знает он очень много, к тому же мы с ним родственники… но все-таки вы, аисты, большую часть времени проводите на лугах, а все, кто живут в поле или на лугу, обращаются за советом ко мне… — и маленький Чувик взмыл вверх.
— Если окажусь в этой стороне, то я по пути навещу тебя… чу-у-вик… чу-у-уи-ик… — уже издали прокричал сычик, и у Вахур опять вздыбилась шерсть на загривке.
— Ты спишь, Мишка?
— Уснешь тут, как же! Кричат, ухают, будто нельзя галдеть в другом месте.
— Знаешь, кто прилетал к Келе? Чувик!
— Не глухой, без тебя все знаю! Это дурной признак: там, где прокричал Чувик, только и жди ворон и других стервятников. Чури правильно говорят: если собрался подыхать, пусть убирается отсюда… Ну, попробую соснуть, если получится.
Ночь полностью вступила в свои права. Месяц, казалось, застыл в самой верхней точке неба, тени слились, и время словно остановилось, чтобы никогда больше и не стронуться с места.
Для аиста эта ночь оказалась особенно трудной. Весь окружающий мир утратил свою устойчивость, и даже печная труба временами словно кренилась набок. Позднее, кажется, прилетал и филин, но аисту уже было не до него.
