Аист стоял нахохлившись и прислушивался к своим ощущениям. Прохладный дождь приятно ласкал разгоряченное крыло, и от этого боль чуть стихала. Может быть, филин Ух ошибается, и вылечит рану не солнечное тепло, а это прохладное прикосновение дождя.
Аист сомкнул веки и погрузился в мир удивительных видений. Он увидел берег по ту сторону бескрайнего морского простора; там, в песке, торчали какие-то странные каменные людские фигуры, а над зарослями папируса летела цапля с оперением, белее которого не встретишь ни у одной другой птицы в целом свете.
В воспаленном мозгу настолько сместилась граница между видением и реальностью, что аист как бы в непосредственной близости видел смуглокожих людей, которые тянули сеть по воде или раскладывали огонь на берегу, он слышал их песню, словно вобравшую в себя стон песка — Песка и Камня, которому нет края и конца.
Откуда было знать аисту, что это песнь древнеегипетских рабов, песнь, пережившая фараонов и пирамиды, века и тысячелетия…
Затем он вдруг увидел, как горят необозримые поросшие травой степи, услышал треск огня, пожирающего все живое, и там, где отбушевало пламя, оставались лишь черви, извивающиеся в предсмертной муке, — лакомый кусок для
аиста.
Он слышал людские крики и конское ржание, клекот стервятников и рев хищных зверей — далекие голоса далекого мира, слышал явственно, словно мир этот находился где-то здесь, во дворе или на чердаке, там, где мыши обитают в тесном соседстве с кошкой; странный симбиоз — будто кто-то заранее позаботился о том, чтобы провиант находился под боком у того, кому может понадобиться.
Старый аист погрузился в эти видения, и было очень приятно не открывать глаз; так ничто не ставило предела его желаниям, он мог очутиться в любом краю, где угодно, словно это не он был больной, прикованной к одному месту птицей, и даже боль сейчас находилась где-то вне его тела, витая рядом, в воздухе.
Услышав какой-то резкий хлопок, он встрепенулся и открыл глаза.
Внизу стоял человек: он-то и хлопнул в ладоши, чтобы разбудить аиста.
— Спишь, что ли, аист?
У ног Берти заняла свое место Вахур. Собака виляла хвостом — как обычно в присутствии человека. На аиста она поглядывала дружелюбно, потому что теперь уже было окончательно ясно, что человек признаёт этого Длинноногого своим.
— Неможется тебе, бедная птица? — снова заговорил Берти и разжег трубку; он только что покончил с завтраком, и теперь можно было закурить.
— Значит, и человеку все про меня известно, — еще больше нахохлился аист. — Похоже, он не собирается меня обидеть, разговаривает со мной, да и Вахур эта ведет себя совсем по-другому, не так, как та, которая на лугу погналась за мной. Эти люди знают, что во мне засела хворь, но они желают мне добра, и филин Ух — тоже! Остальные все ждут не дождутся, когда я околею. Если Чури еще раз посмеет ко мне сунуться, я его прикончу, — на мгновение в аисте вдруг вспыхнула жестокость.
