Жандармы шагали да шагали вперед, но все это им пришлось выслушать. И поэтому у них было ощущение, что они вынуждены преодолевать какой-то широченный и высоченный порог, чтобы попасть в канцелярию начальника и отчитаться в исполнении задания.
Не очень-то приятно докладывать о таких фактах — арестуешь обыкновенного мошенника и на́ тебе: вся деревня за него горой. Уж если быть последовательным, то надо бы, собственно говоря, послать за решетку всю деревню…
Прежде чем отпустить их из канцелярии, начальник сухо, но многозначительно довел до их сведения краткое предписание районного управления:
— С сегодняшнего дня вы должны строжайшим образом следить за тем, чтобы трактиры закрывались вовремя. Районное управление обращает наше внимание на то, что пьянство в последнее время приняло необычайные размеры, а это влечет за собой многочисленные уголовные преступления. Впрочем, нам это известно лучше, чем кому бы то ни было…
Жандармам не впервой было это слышать. Они молчали.
Они хорошо знают об усилившемся пьянстве. Эта отрава начинает захлестывать деревни, как река. Прекрасно знают и о бесчинствах, о драках парней и женатых мужиков, о том, что ухаживания не обходятся без битья окон, о кражах из озорства, которое потом перерастает в преступления. Все это сродни ядовитому цветку, поливаемому алкоголем.
Но что самое удивительное: часто, очень часто трактиры пустуют, а трактирщики стоят, как дозорные, на крыльце и ломают голову над этим непостижимым явлением.
И неукоснительно соблюдают предписанный час закрытия.
Весть о том, что жандармы отдали Прахарика под суд, пожалуй, сильнее всего озадачила тех, кто как раз собирался на днях обратиться к нему за советом. Среди них была и Зуза Цудракова.
С ней творилось что-то неладное.
Стоило днем хоть чуть поработать — и к вечеру она чувствовала себя совершенно разбитой. Поясницу ломило, от слабости темнело в глазах, ноги становились тяжелыми, словно к ним подвешены гири, и часто она погружалась в забытье, не в силах шевельнуть пальцем. Правда, у какой женщины не заболит поясница, если день-деньской гнуть спину на огороде: не это ее удивляло. А вот куда подевались мысли? Идет, а в голове гудит, как в пустой бочке; когда бабы или парнишка-пастух говорят с ней, слова в одно ухо влетают, в другое вылетают, как будто продеваешь нитку в игольное ушко. Мир, которым она жила прежде, больше не существует, а создать себе новый у Зузы нет силы…
Марек, ее муж, уехавший два года назад в Америку, почему-то не пишет. Последний раз, в прошлом году, написал, что работой в Аргентине сыт по горло и теперь надеется перебраться в Нью-Йорк к знакомым, которые помогут ему устроиться получше. Перебрался или не перебрался? Может, остался на старом месте? На эти вопросы у Зузы нет ответа. При мысли об этом она еле сдерживает слезы, и тогда остается только лечь, укрыться, отгородиться от всего света и уснуть… навеки.
