— Да, я знаю, ты считаешь иначе: что это такая же профессия, как и любая другая, и тот, кто берется за оружие, понимает, что может от оружия и погибнуть. Но подумай кое о чем другом. Четыре человека? А люди ведь не живут одиноко, каждый из них — часть большой системы, рода, у них есть друзья, сторонники. От каждого из нас расходится во все стороны целая паутина. Вырезаешь человека из сердцевины этой паутины, и она начинает рваться. Нитки расходятся во все стороны: семьи в трауре, осиротевшие дети, жаждущие мести братья, страдающие любовницы. С каждой смертью в Сериве появляется все больше таких свободных концов, все легче в них запутаться. Скажи, Арахон, когда все это рухнет? Есть ли еще какое-то место в этом городе, которое ты не зацепил своей рапирой? Полагаю, что нету, иначе бы ты ко мне не приходил. К оборванной нитке.
Фехтовальщика в очередной раз поразила проницательность этой женщины.
— Иоранда… — начал он осторожно. — Ты говоришь о какой-то паутине, о кругах по воде, которые расходятся при каждом движении. А что с людьми, чьи круги — куда шире моих? Что с Эрнесто Родригано, с Аркузоном, с грандами, королем, эклезиархом? Такие у нас времена. Серива — кипящий котел, а не спокойное озерцо, в котором лишь я мучу воду, как ты хочешь это изобразить. А если я сам — всего лишь круг? Если это из-за Ламмондов и Аркузонов, живущих в этом городе, я делаю то, что делаю?
— Да, я уже такое слышала. Винсенз рассказывал то же самое, — лицо Иоранды внезапно укрылось в тени. — Знаешь, почему я тебя не застрелила, когда ты пришел сюда впервые после его смерти? Когда я увидела, как нагло ты прокрадываешься в дом, где еще царит траур?
Он не ответил, всматриваясь в трещины на столешнице.
— Потому что смерть — это не ответ на смерть. Кровью не смоешь кровь, а лишь сильнее в ней перепачкаешься. Перерезая новые нити — не восстановишь паутину. Этого ни ты, ни Винсенз никогда не понимали. О нем я могу лишь плакать, но надеюсь, что ты это поймешь, пока у тебя есть время. Полагаешь, что смерть Аркузона никак не аукнется?
И’Барратора молчал. Медленно протянул руку, словно к пугливому зверьку, а потом положил ее на ладонь донны Иоранды. Но когда их руки встретились, глаза разошлись.
Наверняка вы раздумываете над тем, кто я такой, чтобы столь подробно наблюдать интимные моменты Арахона и вдовы Винсенза де ля Роя? Боюсь, пока что я не сниму маску. Сперва выслушайте всю историю, чтобы на суждения ваши не повлияло мое имя, профессия или степень близости с Арахоном И’Барраторой.
