«Тогда обращайся со мной, как с мужчиной», — успокоила она меня. Но это было излишне, потому что Лотту можно было любить только как женщину. В первую нашу ночь она плакала, а я плакал вместе с ней в последнюю, когда она сказала, что ее разум еще полон желания, но тело уже ничего не чувствует. Это было за несколько недель до ее смерти, и я сказал ей тогда, что эти два года, когда я мог ее любить, были самым счастливым временем в моей жизни. Я напомнил ей ее слова из нашей первой ночи о том, что она боится сделать меня несчастным, что может дать мне лишь очень короткое будущее и что любовь требует вечности.
«Будущее длиною в один день — тоже будущее», — сказал я ей тогда.
Чтобы вывести ее из состояния надвигающейся летаргии или заставить на время забыть о непрекращающихся болях, Лотту нужно было возвратить к работе над романом. После стольких лет с нею рядом я читал ее лицо, как книгу, и если видел, что она стискивает зубы, то притворялся, будто не замечаю, как ей больно, и делал вид, что еще не до конца разобрался в собранном нами литературном материале и не совсем понял, как те или иные его части будут вписываться в роман. Я рисковал вызвать ее раздражение, ведь она не выносила медлительности, но поскольку в своей злости она была такой живой, то я шел на это и радовался, когда мой план удавался и я получал свежую порцию ее колкостей. Иногда нужно было лишь подлить масла в огонь, когда в процессе чтения в ней закипало раздражение.
«Еще одного врага обнаружила?» — спрашивал я тогда.
«Естественно, — отвечала она, и я видел, как внутри нее завязывалась борьба между искушением поддаться усталости и отделаться от меня, отослав к ключевому слову (смотри на «раздражение», например), и желанием выплеснуть наружу свое негодование. — Снова какой-то невежда, который кичится своей так называемой честностью и, обрати внимание, с гордостью утверждает, что, кроме него, никто, конечно, не смог одолеть «Человека без свойств» Музиля, что шедевр Пруста нагоняет сон, а «Улисса» вообще читать невозможно. Презрение и ярость ослепляют мне глаза, но одновременно это кажется мне забавным, потому как невольно является testimonium paupertatis[24]. От глупости не застрахован никто, но гордиться своей глупостью — это уже слишком».
«Должен признаться, я тоже не смог до конца прочитать “Улисса”».
«Да, но ты не посвящаешь этому целую колонку в газете и не заявляешь с гордостью на весь мир об этой своей неспособности. Литературный критик, не читавший Пруста, Музиля и Джойса, подобен физику, который не знаком с Ньютоном, потому что тот ему не нравится».
