Для слонихи-то это был обед как обед. А для меня настоящий праздничный пир! Я лопал, как заправский обжора. Ничего вкуснее я в жизни не пробовал: ни рыба с картошкой, ни лучший в мире говяжий бургер и рядом не лежали с этим инжиром. Уна, конечно поглощала плоды гораздо быстрее меня, но я старался не отставать: пока дожевывал один плод, чистил другой. Я от души набивал брюхо. Уна по первому слову охотно доставала мне новую ветку с инжиром. А просил я её снова, и снова, и снова, покуда не объелся до полного изнеможения.
Правда, Унин аппетит был посерьёзнее моего. Я в полном восхищении наблюдал, как она срывает с дерева последний плод, до которого могла дотянуться. Инжир для Уны был всего лишь закуской; покончив с плодами, она занялась листьями и ветками – всё вперемешку исчезало в её чавкающем рту. Какой-то в этом чувствовался ритм, я даже как будто улавливал мелодию: дерево-хобот-рот, дерево-хобот-рот. И всё это под аккомпанемент жующих челюстей и довольное бурчание где-то глубоко в слоновьей утробе.
Восторги по поводу еды продолжались довольно долго, но в один прекрасный момент мне захотелось кое-чего ещё. Причем очень срочно. Мне прямо сейчас нужно слезть вниз, иначе я умру. Я талдычил Уне, что «мне нужно в уборную» (бабушка велела говорить именно так). Но Уне было не до того – Уна обедала, и я уже знал, что ничто на свете не в силах помешать ей. Так что придётся мне подождать, и, возможно, довольно долго, и лучше всего подумать о чём-то другом. Но это не помогало. Наконец Уна насытилась и соизволила обратить на меня внимание. Ещё чуть-чуть, и я бы точно лопнул.
Вот потому-то я решил, что будет разумнее не ехать всё время на Уне, а идти рядом с ней пешком. Так я с тех пор и делал. Дни складывались в недели, шли дожди, светило солнце, а я всё чаще предпочитал не забираться на шею слонихе, а шагать с нею рядом. Особенно там, где джунгли были не очень густые. Но иногда они выглядели совсем непроходимыми, и уж тогда я ехал на Уне – ей любые заросли нипочём. На Уне или рядом с ней, позади или впереди неё – я больше не боялся. Она была властительницей джунглей, я это видел. Гиббоны, которые раскачивались на ветках и распевали свои песни, казалось, делали это для неё. Желтоклювые туканы порхали с дерева на дерево у нас над головой, как почётный эскорт в тёмных ливреях. Ярко-синие павлины важно подступали к нам и сипло трубили в свои фанфары.
Должно быть, джунгли радовались Уне и приветствовали её. Иногда она тоже трубила – то ли из благодарности, то ли просто давала всем знать, что вот она идёт. И однажды я впервые заметил орангутана, качавшегося на ветвях высоко-высоко под пологом леса. Он следовал за нами по пятам и наблюдал, но приближаться не решался.
