Эксперимент, значит. Пришлось повозиться подольше. Ничего, привыкнет, сказали они и рассмеялись.
Мэри просунула ладонь сквозь прутья, и крошечные лапки сомкнулись вокруг ее пальца. Она смотрела, как свет отражается от шелковистой кожицы, как ходят под ней сильные мышцы, как сверкают выпуклые глаза.
– Тиб? – прошептала она. – Ты мой хорошенький. Я знаю, это ты. И все равно ты краше всех, что бы они с тобой ни сделали. Кажется, теперь я понимаю. Серый, о котором они говорили, это ведь твой братец Гиб? Он тоже где-то здесь. Когда я освобожу тебя, ты покажешь мне Гиба, и мы заберем его с собой. А теперь отпусти мой палец. Я должна найти великое заклинание.
Одним заклинанием, отпирающим замки, тут не обойтись. Ей придется отменить заклинание превращения.
Алые буковки плясали в тусклом свете лампы: «…обрушитъ на голову того, кто осмѣлится прочесть его, неисчислимые бѣдствія. Берегись и используй меня только въ случаѣ крайней нужды!»
Вот и он, случай крайней нужды. И если заклинание обратится против Мэри, ей же хуже. Но Тибу, его братцу и бесчисленным существам в клетках сейчас хуже некуда. Она должна их освободить.
Мэри набрала воздуха в легкие. Дверь закрыта, можно говорить в полный голос. Она громко и четко произнесла слова заклинания.
Всего шесть строк, но мы не станем цитировать их здесь, потому что впоследствии Мэри не могла вспомнить ни единого слова, хотя это был обычный детский стишок, который завершался (или не завершался) словами: «…в танцующем хороводе дней!»
– …в танцующем хороводе дней! – громко прочла Мэри.
Что тут началось!
Со скрежетом и треском, словно стадо слонов принялось давить миллиарды ореховых скорлупок, дверцы всех клеток распахнулись одновременно. Дверцу книжного шкафа сорвало с петель, и стеклянная лягушка откатилась в сторону, а книги и рисунки на полках вмиг обратились в прах. Дверь потайной комнаты отворилась, и узники принялись выпрыгивать, выскакивать, выползать из клеток, пока не оказались на полу у ног Мэри. Внезапно тусклая лампа вспыхнула и заискрилась, свежий порыв ветра прогнал затхлый воздух потайной комнаты, и с ним вместо шарканья когтей и хрипов несчастных узников пришел шелест расправляемых крыльев и стук копыт. Прямо на глазах Мэри хромой ежик распрямился и стал молодым оленем, пятнистым, большеглазым и гибким, словно ивовый прутик, ящерица взмыла в воздух острокрылой ласточкой с алым горлышком, стеклянная лягушка, скатившись к ногам Мэри, обратилась серым котом с бархатистой дымчатой шерсткой. Бились крылья, щебетали птицы, молодые пятнистые олени вскидывали гордые рожки.
