Филипп стойко выдерживает атаку Трейси за закрытыми дверями, которые, впрочем, слабо заглушают ее визгливые и слезливые угрозы. Мне жаль Трейси. Я мало о ней знаю, но похоже, она человек неплохой. Интимная связь с Филиппом любую женщину превратит либо в потаскушку, либо в мегеру, но поскольку в возрасте Трейси разыгрывать из себя потаскушку уже не пристало, выбор у нее невелик.
Пол радостно слинял под тем предлогом, что Хорри надо подкинуть на работу, а на самом деле — проверить, как идут дела в магазине. Элис устроилась на диване с кружкой кофе и блюдцем с мини-кексами. Барри на заднем дворе пытается наладить конференцию по телефону и краем глаза следит, как мальчишки плещутся в бассейне. Мама, Венди и я сидим на нормальных стульях: мы уже не готовы лишнюю минуту без надобности корячиться на низеньких стульчиках.
— Что, интересно, Джен сказала в свое оправдание? — спрашивает мама.
— Ничего. Обычный текст.
— Выглядит она хорошо, — замечает Венди. — Неверность ей к лицу.
Длина ног и стройность Джен всегда вызывали у Венди смешанные чувства, что-то среднее между возмущением и преклонением.
— Занятно, что она приехала, — продолжает мать. — Думаю, это что-то да значит.
— Что, мама? Что это может значить?
— Пока не знаю. Но возможно, все не так бесповоротно, как тебе кажется.
— Ты хочешь сказать, что она не спала с моим шефом целый год?
— Нет, Джад, не это. Она тебе изменила, и я понимаю, как тебе больно. Но это всего лишь секс, мальчик, удовлетворение телесного зуда. Мы придаем этому слишком большое значение, нас так запрограммировали. В результате мы теряем из виду куда более важные вещи. Лес густой, и секс в нем — лишь одно дерево.
— Ага, баобаб.
— Если рассчитывать на брак длиной в пятьдесят лет, один неудачный год погоды не делает. Возможно, твой брак еще можно спасти. Но ты даже не узнаешь, есть такой шанс или нет, если будешь пестовать обиду, ненависть и гнев и вести себя так, словно весь мир обязан выплачивать тебе контрибуции.
— Спасибо, мамочка. Я всегда ценю твои непрошеные советы, какими бы бесполезными они ни были.
— Не за что, сынок, не за что.
Появляется Филипп. Точно гимнаст, он упруго, на одних руках, опускается на низенький стульчик и тяжело вздыхает.
— Видимо, я — неисправимое говно.
— Тем не менее Трейси, похоже, еще не поставила на тебе крест, — замечает мать.
— Поди пойми.
— Филли, зачем тебе это нужно?
— Что именно?
— Спать с хищницей, — поясняет Венди.
— Спать с собственной матерью, — поясняю я.
