— Гмм… ну, в общем… я, — признается Кенни.
— Поздравляю, — говорю я. — Рад за тебя.
— Да мне как-то неловко, братан.
— Да ладно, все хорошо. Я же сам ушел.
— Они собирались кого-то внешнего пригласить, — объясняет Джеф.
— Ну, вот еще! — возмущаюсь я. — Кенни, я рад, что взяли тебя.
— Это не значит, что я из-за этого стал лучше относиться к этому ублюдку, — говорит Кенни.
— С тех пор как ты ушел, он стал совсем омерзителен. Ты держал его в узде. — Это уже Джеф.
— Держал, да, видно, не очень крепко, — откликаюсь я.
Они не уверены, уместно ли посмеяться над моей шуткой, и Джеф, сменив тему, принимается рассказывать о сюжетных поворотах в судьбе наших общих знакомых и коллег, ведь жизнь радиостанции — это бесконечная мыльная опера. Кенни пялится на полуобнаженные груди моей матери, словно они сейчас оживут и нападут на него, выскочив из бюстгальтера. Я принимаю прохладно-отрешенный вид, напомнив себе, что меня искренне трогает их приход и сочувствие. На самом деле, я уже мечтаю, чтоб они поскорее выкатились. Райан с Коулом подходят поближе — посмотреть на татуировки Кенни, и тот устраивает для них целую экскурсию.
— Вот это — мой мотоцикл, «харлей», — говорит он.
— Хайлей, — повторяет Коул.
— Вот тут дама червей, а здесь — обложка альбома «Стена» группы Pink Floyd.
— Пик флой.
— А вот эта птичка, видите, курит гашиш. Ее зовут Вудсток. Ну, помните, из мультфильма, друг песика Снупи?
— Баша-ая тичка.
— Ну да, почти верно. А это какие-то священные японские письмена, но я забыл, о чем речь.
Я провожаю гостей до двери, жму им руки:
— Спасибо, что заехали.
— Пока. До встречи!
— Береги себя, братан.
Я наблюдаю, как они садятся в машину Кенни — недавно отремонтированный «камаро». На выезде из городка они, скорее всего, остановятся пообедать в ресторане T.G.I. Friday’s и будут обсуждать мою персону с искренним и глубоким сочувствием. Потом выедут на трассу, врубят классический рок и вернутся к нормальному существованию. Скорее всего, я ни того, ни другого больше не увижу, а жаль. Последние лет семь они были ежедневными персонажами моей жизни, но теперь им нет в ней места. Точнее, мне нет места в их жизни. Так-то. Жизнь — она такая. Кажется незыблемой, а потом раз — и точно корова языком слизнула.
Я прохожу сквозь толпу гостей и устало опускаюсь на свое место. Внезапно меня охватывает бездонная печаль. Филипп обнимает меня за плечи и поглаживает по спине. У братца удивительная способность подстроиться под чужое настроение.
