— Где ты был? — спрашивает мать.
— Там и сям.
— Не увиливай. Скажи прямо, что не хочешь отвечать на мои вопросы.
— Я не хочу отвечать на твои вопросы.
— Но мне все-таки интересно… Ты виделся с Джен?
— Виделся.
— И что?
— И теперь иду спать.
Элис бросает на меня многозначительный взгляд, а я тут же пытаюсь вспомнить, запирается ли дверь в подвал.
— Гляди, какая фотка! — говорит Филипп.
Я присаживаюсь возле него на корточки. На фотографии мне лет одиннадцать, Полу двенадцать, Филиппу два, и мы с Полом перекидываем его друг дружке, как мячик, в этой самой гостиной, двадцать с чем-то лет назад. Филипп обожал так играть, заливисто хохотал и широко распахивал глаза, когда летел от одного старшего брата к другому. Йови меня, Дзяд! Йови меня, Пой! На фото все мы улыбаемся, вся троица счастлива просто оттого, что мы играем в гостиной — ни тайн, ни обид, ни шрамов, которые останутся на всю жизнь. Как, в сущности, печально, что дети вырастают… даже при самом оптимистичном раскладе…
— Вот сюда погляди! — Филипп тычет пальцем с самый угол фото. — Видишь, в серванте!
Сервант двустворчатый, за стеклянными дверцами мамин хрусталь и фарфор.
— Не вижу. Ты о чем?
— Посмотри на дальнюю дверцу. На стекло.
Пялюсь, ничего не вижу, почти сдаюсь, но вдруг понимаю, что в стекле видно отражение — лицо и руки. Из-за фотоаппарата нам улыбается папа… Сервант по-прежнему стоит у стены в гостиной, и я невольно перевожу взгляд на настоящие стеклянные дверцы… Филипп улыбается.
— Я тоже туда посмотрел, — говорит он.
— Тень отца Гамлета, — отзываюсь я.
— Я тут проснулся среди ночи, и мне показалось, он вышел из кабинета, — подхватывает Филипп.
Когда Филипп был маленьким, он вешал на себя сумку с игрушечными инструментами и стоял рядом с папой, пока тот что-то чинил. «Компрессор сдох», — торжественно повторял он, сияя от собственной значимости. Такой был прикольный малыш! Мы все его обожали. Помню, я даже в те времена с ужасом думал о том, что он тоже вырастет.
Бедная Серена по-прежнему надрывно кричит наверху. Я наклоняюсь к Филиппу, ерошу его шевелюру и говорю:
— Пойду наверх, успокою ребенка.
— У них принцип: наревется — уснет, — замечает мама.
— Похоже, не помогает. — Я встаю и направляюсь к лестнице.
Филипп смотрит мне вслед.
— Джад, — окликает он.
— Что?
Он ухмыляется:
— От тебя пахнет трахом.
23:40
Стоит мне взять Серену на руки — она тут же умолкает. Девочка в розовой пижаме, лысенькая, как старый старичок, только по периметру темнеют волосики. Мне она кажется совершенно невесомой.
