Я слышу, как притихли стюардессы, почуяв, что в непосредственной близости от них разыгрывается маленькая драма. Я бросаю последний, долгий взгляд на Джен, на ее усталое, отчаянное лицо:
— Я не готов.
— Пожалуйста, не уходи, — повторяет она, но я уже направляюсь к выходу, лавируя меж столиков. Последнее, что я слышу от Джен вдогонку: «Это не рассосется!» И от этой истины, какой бы очевидной она ни была, я уже не могу вдохнуть, легкие не разжимаются — и я бегу, бегу без оглядки. Ведь мечтаю я именно об этом. Чтоб рассосалось. Я не готов быть отцом. Мне нечего предложить этому ребенку — у меня нет ни мудрости, ни опыта, ни дома, ни работы, ни жены. Вздумай я, в нынешнем моем положении, усыновить ребенка, органы опеки меня бы наверняка забраковали. Я — никто, и у меня нет ничего. Ничегошеньки! Какой ребенок будет уважать такого отца? Ребенок мог бы стать моим шансом начать сначала, обрести того, кто меня полюбит, несмотря на все издержки, но… Шансов больше нет, прошлое не отринуть, не избыть, я выгляжу жалко, тем более жалко, что скоро стану отцом-одиночкой.
Я иду по широкому, устланному коврами проходу к стоянке, и тут ноги у меня вдруг подкашиваются. Я хватаюсь за стенку и медленно сползаю на пол. Из конференц-зала появляется группа парней в смокингах. Энергичные, молодые — почти юные, лет двадцати с чем-то, — они передают по кругу серебристую фляжку и, подзадоривая, хлопают друг друга по плечам. Это жених с друзьями. Жениха я отличаю по длинным фалдам и белому галстуку. Он не старше остальных, до неприличия красив и чисто выбрит. Волосы приглажены гелем. Вся компания устремляется в какое-то другое помещение — в лапы фотографа, который уже приготовил аппаратуру для съемки. На миг в проходе остаемся только мы с женихом — и встречаемся взглядами. Он приветливо улыбается.
— Друг, — говорит он, источая доброжелательность. — Помощь не нужна?
— Нет, спасибо, — отвечаю я. — Удачи тебе.
— Спасибо. Удача в моем деле не помешает.
— Даже не представляешь, как ты прав.
Я для него не существую. Сегодня у него свадьба, и для него не существует ничто и никто, весь внешний мир для него — призраки. А я в трауре и в прострации, и он для меня — тоже призрак, мы просто встретились в доме с привидениями и жалеем друг друга. Даже неизвестно, кто кого больше жалеет… Потом он поправляет галстук и направляется туда, где его самонадеянную наивность сейчас запечатлеют для потомков. А я кое-как поднимаюсь и, пошатываясь, иду на стоянку, к машине.
