А я уже прямо здешняя достопримечательность сделалась, — смущённо вздыхает женщина и горсточкой утирает рот. — Слух разнёсся: на кладбище отшельница объявилась. Святая не святая, блаженная, затворница. От мира удалилась, в земляной норе рядом с детками своими живёт. Не поверите: из других городов едут. Сначала так любопытствовали, а нынче чуть ли паломники в очередь не становятся. Больных везут, ручку наложить просят. А мне жалко, что ли. Говорят, помогает. Кому не жалко — подношения оставляют, денежку.
Тут и городская власть проснулась. Увезли, как фон барона, со всеми почестями в «скорой». Врачи в психушке полгода продержали и выпустили со справкой: здорова, мозги на месте. Опасности для общества не представляю. Я первым делом бегом к детушкам: соскучилась.
— Как же вы зимой?!
— А ничего. В первый год как раз в больнице перекантовалась. А сейчас — то сторож пожалеет, пустит, то при церкви поживу. А то в городе у знакомых переночую, помоюсь, постираюсь. А утром — теплее заверчусь в десять одёжек — и сюда. Как на работу.
«…А ведь Полечка молодая, — думаю я. — Лет сорок пять, не больше. Горе её иссушило, и вот эта старушечья привычка очень старит: горсточкой утирать рот».
Как-то не по-людски получится, если она сейчас улыбнётся своей жалкой улыбкой, встанет и уйдёт. Я засуетилась, достала завёрнутые пирожки. Открыла кошелёк: не помешает Полечке утеплиться, зима на носу…
— Зачем это?! — удивлённо и даже испуганно вскинулась, всплеснула она ручками, увидев купюры. — Пирожки возьму ребяток помянуть, спасибо большое, а эти… Уберите, уберите эти… — она отмахивалась, почти в панике убегала, а я совала ей деньги (и засунула силком: не обратно же их прятать). И уже понимала, какой непростительный, унизительный, отвратительный даже поступок сделала, как обидела эту маленькую женщину. Лучше бы адрес ей свой дала: обогреть-накормить зимой. Вот всегда я так, ужас какая неуклюжая в жизни.
Чуть поодаль с цветником возилась женщина в трениках и панамке. Всё время, пока мы разговаривали с Полечкой, хмуро, неодобрительно посматривала в нашу сторону.
— Зря вы это. Деньги-то ей зря.
Женщина в трениках уже стояла рядом. Сдирала, как кожу с рук, тонкие резиновые нарядные, цыплячьи перчатки.
— Да сама поняла, что зря, знаете… Блаженной, почти святой — и деньги.
— Какая блаженная? Какая святая?! Совсем народ с ума сошёл! Алкашка она конченая. Алкашка — и врушка первостатейная. Ишь, припустила с вашими денежками в винный магазин — бежит, задница узлом заплетается. Арти-истка. Мы-то её как облупленную знаем. К нам она не суётся, а ловит таких вот, как вы, свеженьких. И лапшу на уши вешает. Про землянку, небось, рассказывала?
