Ева старательно следила за моим ртом, видно, речь — недурной словарный запас, но тяжелое произношение — доходила до нее с некоторым опозданием. Побудь в моей шкуре, ласковая, позлорадствовал я. Как я слушаю вашу стремительную — горным потоком — речь, сверкающую на солнце. Бурным течением уходит она от вас, до меня доходя лишь запоздалыми каплями брызг. Катрин — потомок гренадеров Гимлера и гвардейцев Фридриха — поощрительно улыбалась. Жан-Поль хохотал.
— Но фашисты убивают людей! — возопил словак, поправив очки, и я осадил коня.
Правда, чтобы пришпорить его и повергнуть врагов окончательно.
— Не идеи убивают людей, — воскликнул я. — Даже самые отвратительные идеи не убивают! Нацизм не убивает, фашизм не убивает. Убивает всякий раз человек. Есть много людей, которые ненавидят беженцев, меньшинства, русских, европейцев, христиан, мусульман… но которые и пальцем не шевельнут, чтобы идеи свои осуществить. И напротив, один не верующий в эти идеи, но склонный действовать человек в сто раз опаснее и страшнее. Итак, нельзя запрещать идеи, мнения… Свобода, вот что значит Европа. Даже свобода проповедовать пути несвободы… — торжествующе заключил я.
* * *
Потом мы поехали в Аспер. Городок представлял собой небольшое скопление старинных зданий, окружавших вершину горы. Из-за постоянной необходимости подниматься — или спускаться — тут уж все зависело от вашей цели, складывалось впечатление, что мы находимся на ацтекской лестничной пирамиде. Аспер — зиккурат, на вершине которого средневековые маги Франции, катары, кормят древнего ящера Солнца. Мы собирались постепенно. Место сбора было на маленькой площади в центре городка, ограниченной мэрией, церковью, рядом старинных домов и с четвертой стороны — небольшим обрывом. За ним, километрах в пяти виднелся городок, на вид более современный. Как объяснила мне Belle Parisienne, речь идет о новоделе. Дачный поселок, новое лицо провинциальной Франции, с горечью добавила она. Так наверняка говорили и о нынешнем Аспере, пожал я плечами. Году так в 1500-м. Belle Parisienne улыбнулась. Стикс с хохотом поддержал меня. Ткнул пальцем в грудь, сказал — не слишком ли распущена нынешняя молодежь, помилуй Бог. Босняк — чернобородый, худощавый и очень веселый, так что я сразу понял, что он о чем-то грустит, — рубаха-парень. Не затаив на сербов зла — потому что у нас на самом деле черт разберешь, кто там серб, кто хорват, а кто босняк и что вообще это такое, Владимир, хитро косил он взглядом, — после войны поехал в Штаты. Там устроился в кофейню баристой, что бы это ни значило. Учился… развелся… Сейчас Стикс жил в Эдинбурге, где преподавал в университете что-то связанное с лингвистикой и откуда прибыл в результате сложных перемещений, стыковых рейсов, поездок на такси и еще черт знает как. Достаточно того, поведал он мне, что предпоследним пунктом его путешествия был почему-то хорватский Сплит, а отсюда он намеревался вернуться — почему вернуться, ведь он прибыл не оттуда? — в Вену. Мы понравились друг другу сразу, два лукавых балканских лжеца. Он рассказал мне о нескольких совершенных во время осады подвигах. Я сразу же придумал страшные репрессии, которым подвергся в Молдавии за книги, но, сочтя этого недостаточным, добавил романтическое заключение и побег оттуда. Двое чужаков, непонятных Пятой республике, глазевшей на нас пустыми глазами гипсового солдата с карабином, в шинели и с фляжкой, мы выглядели здесь пришельцами. Из космоса? Берите ближе. Два лукавых средиземноморских типа, мы отлично смотрелись бы в графстве Тулузском, стране смуглых людей, еще не покоренных варварами с Ile de France
