— Я не могу… Пожалуйста… я не могу, пока он лежит здесь… Из незрячих глаз выкатываются слезы.
(…не пей, сокол, ключевую воду.
Ключевая вода — это слезы мои…)
Цепкие руки жадно, крепко, по-хозяйски обвивают ее тело.
— Одна ночь… — возобновляется шепот, и на девушку веет запахом сладкого молока. — Потом уйдем на запад… я вернусь лишь через четыре новолуния… Девушка опускает веки и позволяет ему коснуться губами своих сухих губ. Почти осязаемые, липкие волны сладости текут через тело, обволакивают мягкой негой.
— Давай уедем? — просит она, словно в бреду. — Уедем вместе на юг… Сбежим от вечного холода и мрака туда, где молочные реки текут в кисельных берегах…
(…Не мути, сокол, ты речную воду,
ведь речная вода — это кровь моя…)
— Когда-нибудь, — шелестит голос. — Я обещаю… И лжет. Девушка знает, что он лжет, как лгал всегда. Но ей достаточно и этих слов, и она затихает, уткнув лицо в пропитанную чужой кровью грудь.
— Так хочется счастья… — всхлипывает она, и гладит тонкими пальцами его изуродованную шрамами щеку. — Немного света и счастья.
Пусть даже с чертом…
(…не лови, сокол, белу рыбицу.
Бела рыбица — это сердцемое…)
