Это точно. И чего я всполошилась! И вообще, дался мне тот кудесник! Пусть сам за мной бегает!
— Но так чей же это след?
Мурчелло пожимает плечами.
— Я же сказал, просто след. Лежал себе. Потом прыгать начал. Кто-то определённо оставил его. Но кто — неведомо. Бывает же, остался след в истории. А чей — не помявнишь.
Вздыхаю.
— Ну, раз так, пойдём. Уж Хмурус точно изловил и уже, наверное, препарирует.
Однако когда мы с Мурчелло подлетаем, из кабинета Хмуруса доносится душераздирающий крик.
— Да он там не след режет, а Злобинду! — пугаюсь я и резко открываю дверь в лабораторию… и замираю на пороге.
Снова клубится дым, но в этот раз не зелёный, а сизый, уходящий в черноту. С тошнотворным запахом жжёного сахара и ванили.
Сама она одета в красное и вызывающее.
И белый передник поверх нарядного атласного платья смотрится нелепо, но её, кажется, ничуть не смущает.
Она немного всклочена, но ей как всегда идёт.
Сейчас её изящные ладони спрятаны в грубые рукавицы, а в руках — поднос, на котором горка сгоревших пирожных.
Видимо, и крик принадлежал ей — ну ещё бы, сладости сгорели!
В этом вся она, моя заклятая подруга Иолара, Ведьма Пряничного Домика.
Увидев меня, любительница сладостей роняет поднос. Чёрная труха пачкает безупречный фартук.
— Ты! — восклицаем мы одновременно, сверля друг друга взглядами.
— Что ты здесь делаешь? — она говорит первой и отряхивает одежду.
— Работаю, — отзываюсь я. — А ты?
— А я на свадьбу к сестре приехала.
— К сестре?
Иолара хмыкает и поворачивается к Злобинде.
— Ты ей не сказала?
Та разводит руками.
— Ты же сама сказала, что хотела сделать сюрприз.
Последнее слово Злобинда закавычивает пальцами.
— Ах да, точно. Но это не повод не вспоминать о родственниках.
— Но ты ведь тоже не говорила, что знакома с Айсель.
Иолара прыскает в кулак.
— Айсель? Ну и имечко! Мяв-кун что ли придумал?
На её смешок оборачивается Мурчелло. Вся морда в сливочном креме, одной лапой обнимает кастрюлю, другой — выгребает лакомство и слизывает с подушечек пальцев.
— А что, хмяврошее же имяв!
Но его, кажется, не слышат.
Иолара зеленеет, прямо, как Хмурус, а глаза её, наоборот, чуть ли не белеют от гнева.
И в повисшей звенящей тишине она произносит, чеканя каждое слово:
— Он. Сожрал. Мой. Крем.
В комнате темнеет, как пред бурей, которая, знаю точно, с минуты на минуту грянет.
Иолара загорается и полыхает. А когда она вспыхивает — лучше держаться подальше. Язычки пламени пляшут на тонких пальцах, разливаются по алой атласной юбке.
