) А забрались мы с мамой на такую небольшую терраску, на нее часто туристов разных водят, а они… Ха-ха-ха! (
Смеется.) Вспомнил: снизу терраса была похожа на короткий бычий язык. Будто утес неприступный всем каменный язык показывал, мол, фиг одолеете, фиг справитесь с моим крутым нравом. А вот же, справились… Я когда ступил на ту терраску, у меня вмиг ноги подкосились. От страха и от той жуткой красоты, что открывалась под нами. Да что там говорить — у меня дух захватило! Так стало отчего-то легко; страх быстро куда-то улетучился, унесся вслед за облаками, проплывавшими внизу, в сиреневой, как мой любимый мамин кисель, дымке. И такая отвага обуяла меня, такая жажда полета, что если б не мамина рука, крепко державшая меня, я б обязательно улетел. Но мама строго посмотрела на меня — а потом улыбнулась. Сперва на саму вершину поднимись, так сказала мама, а затем решай, что тебе впредь делать — лететь птицей или падать камнем… (
Пауза.) А потом поднялся ветер. Холодный, зараза, ветрюган. Солнце тут же струхнуло и нырнуло под защиту туч. А я… я тоже сильно испугался. Мама посадила меня себе на спину и стала спускаться с террасы. Медленно-медленно, — ведь один неверный шаг, и мы б с ней загремели навсегда, оставили по кусочку своего тела на острых уступах… А когда мы спустились, мама стала снимать меня с себя, и только тогда я почувствовал, какие у нее холодные, закоченевшие руки. Я начал что есть силы дуть, дышать на мамины руки, спеша отогреть. А мама смотрела на меня, маленького, тщедушного, и плакала — не то от любви ко мне, не то от боли. (
Пауза.) А сейчас вон сколько солнца! И батарейка у меня в сердце всесильная. Все есть, все, казалось, на месте… Мамы только нет. И рук ее нет. Выходит, и отогревать мне нечего… Так на кой хрен мне та батарейка в сердце?!.. (
Пауза.) Зачем мне теперь это солнце?
(Свет гаснет. Затемнение.)
Большовск. Солнце заливает проспект, отражаясь в стеклянных стенках лифта в Центре торговли. В кабине лифта — Ксения.
Ксения. Лифт застрял? Делов-то — лифт застрял. Стоит ли так убиваться. Когда город весь как на ладони, когда солнце — на ладони. Солнце, такое потешное, ластится к моим губам и волосам. Мне щекотно и чуточку больно. Зацелованные губы печет. А волосы мои ужасно всклочены после ночи… (Тихонько смеется.) Но я не жалуюсь и ни за что не стыжусь. Ни перед солнцем, что льнет ко мне доверчивым котенком — все рвется причаститься моей непутевой, взбалмошной любви. Ни этим трем унылым пассажирам с кислыми минами, застрявшим со мной в лифте. А, черт с ними! (
