Он откинул голову назад; вероятно, он закрыл глаза… Что же касается его воспоминаний, то я их считаю и я их измеряю по страдальческому выражению, которое принимает его лицо, позволяющее себя разглядывать таким образом.
Теперь он, который только что восторгался, жалуется:
«Я вспоминаю… Я вспоминаю… Моё сердце меня не жалеет.
«Ах! — стонет он сразу же после, с жестом смирения, — невозможно попрощаться со всем.»
Она здесь, и она бессильна, хотя и является обожаемой. Она ничего не может поделать с этим бесконечным прощанием, которое наполняет последние взоры человека. Она здесь, всего лишь во всей своей красоте, со всей своей улыбкой… И сверхчеловеческое видение тщетно прирастает сожалением, угрызениями совести, притязаниями. Он не хочет, чтобы это кончилось. То, что он воскрешает в памяти, призывается им, он хотел бы это возобновить. Он любит своё прошлое. Неумолимое, неподвижное, прошлое имеет вид божества — ибо как для верующих, так и для нигилистов величественность Бога заключается в том, что он позволяет молить себя.
*
Беременная женщина ушла, Я видел, как она проворно проскользнула к двери, осторожно, с материнской предусмотрительностью по отношению к самой себе.
Они остались только вдвоём… Вечер был захватывающей реальностью: казалось, что он живёт, укореняется и занимает своё место. Никогда комната не была им столь наполнена.
Он сказал: «Ещё один день заканчивается.»
И, как бы продолжая свою мысль:
«Нужно, — добавил он, — всё приготовить для бракосочетания.
— Мишель! — воскликнула инстинктивно молодая женщина, как если бы она не могла удержать это имя.
— Мишель не будет на вас сердиться, — ответил мужчина. — Он знает, что вы его любите, Анна. Он не будет беспокоиться о формальностях, безусловно, — говорящий настаивая на этих словах, чтобы утешить себя, — он за бракосочетание in extremis[23].
Они едва виднелись в сумраке, только он и она, объединённые сумраком вместе. Они внимательно посмотрели друг на друга.
Он был измождённый, весь в смятении; его слова исходили из глубины его жизни; она же, белая и крупная, отчаянно и очевидно волновалась…
Устремив на неё глаза, он делал видимое усилие, как если бы не осмеливался задеть её словом. Затем он решился.
«Я вас так люблю, — сказал он просто.
— Ах! — воскликнула она, — вы не умрёте!
— Как хорошо, — ответил он — что вы соизволили так долго быть моей сестрой!
— Ведь вы для меня столько сделали!» — ответила она, сложив руки и наклонив к нему свой великолепный бюст, как будто она падала ниц перед ним.
