…Любимая слушает, соглашается. В этот момент она положила свою руку на сердце и сказала: «Бедные люди!» Потом она становится слегка взволнованной; она полагает, что это заходит слишком далеко; она не хочет столько мрачности — либо потому, что она устала, либо потому, что эта картина, представленная другим голосом, кажется ей преувеличенной.
И, путём замечательного объединения мечты и реальности, женщина из поэмы также протестует в этот момент.
«Женщина поднимает глаза и робко говорит, в качестве протеста: Ребёнок… «Ребёнок, который появился, чтобы нам помогать…» «Ребенок, которому дают жизнь и которому позволяют умереть!»[5] — отвечает мужчина… Он не хочет, чтобы скрывали страдание, и он находит в прошлом ещё больше несчастья, чем представлялось; имеется своего рода совершенство в его поиске; его суждение о жизни прекрасно как страшный суд: «Ребёнок, из-за которого человеческая рана ещё кровоточит. Создать, возобновить сердце — это заставить возродиться несчастье; родить: значит принести в жертву живое существо! Произвести на свет, с воплями, ещё одну жалобу! Боль при родах. Она больше не кончается; она безмерно возрастает в тревогах, в бессонных ночах…»[6] И это все страсти материнства, жертвоприношение, героизм у изголовья маленькой колеблющейся души, едва осмеливающейся жить, счастливый вид, когда тревожно до слёз, и струящиеся улыбки… И всегда неуверенность: «Вспомни конец работы и вечер, на закате, когда столь грустную сладость приносит возможность присесть… О! сколько раз, по вечерам, когда я глядел на своё непрестанно подрагивающее потомство, с трудом спасённое, мои ладони прикасались в изнеможении к головам любимых, затем я ронял обе свои безоружные руки, и там я, плачущий, был сражён слабостью моих родных!..»[7]
Любимая не смогла удержаться от жеста; мне показалось, что она собиралась сказать ему, что он был жесток…
«Они растут, и потом… Он говорит, с пылающим взором: «Каин!»; она продолжает рыдающим голосом: «Авель!». Она страдает при воспоминании о двух детях, которые ненавидели друг друга и были взаимно поражены злом. Они поразили злом и её, потому что они были в её сердце; это было так, будто они были в её плоти. Потом другое воспоминание совсем тихо её зовёт; она думает о своём малыше, который мёртв: «Малыш, самый лучший…Его больше нет, а я, я непрерывно на него смотрю!»[8] Она протягивает свои руки в невозможное, она стонет, терзаемая пустым объятием: «
