А. Таврову
Мир стал маленьким, как чулан:
заигрался ребенок – заперли на замок.
Вот-вот двери откроют, и хлынет свет,
Но никто не приходит. Там никого нет.
Вообще никого нет.
Холод вселенский,
где царствует Господь Бог.
Он берет твое сердце бережно, как слуга,
разговаривает голосом царя.
«Непосильною ношей оказались мои дары.
Свинцовым грузом стало мне сердце твое.
Вы выбираете легкость, а не простоту.
В холщовых рубахах блуждающие огни.
Я вам скажу:
Еще несколько дней назад
вы были родственниками небес.
Вы предпочли взять душу, отринув дух.
Сами себя заставили быть людьми».
Страх растет тысячу лет,
надвигается на деревянные города.
Девушки носят косы до пят,
Все громче половицы скрипят,
в колодце застывает вода
под взглядами жеребят.
В сердце сгущаются облака,
спросонья не вспомнишь имени жены,
потом забываешь имя врага,
словно дни твои сочтены.
Возникает раздор про зарытый клад,
про кота в мешке, синицу в руке.
И держава твоя, что костер в тайге.
Скрип по снегу на океан
в ушах стоит, словно в сердце влит.
Дорогих гардариков караван
над душой стоит под нагайки свист.
Кто его читал – государев лист?
Кто сказал тебе позабыть обман?
Тебе это только день один.
Что тебе, грешной, судьбы улов?
Страх растет, как остроги на стыках льдин,
но от страха не свяжешь и пары слов.
Нужно вспомнить орды среди равнин
когда каждый белесый гусиный клин
чернел от дыма наших костров.
Нужно прождать тысячу лет,
чтоб появился первый железный всход,
повернул свою голову на восток,
увидел, как над землей поднимается свет.
В птичьем клекоте детский его восторг,
через миг превращается в лязг. И вот
на нас полчищами идет железный народ.
С треском раздвигает леса,
надсмехаясь над деревом и тростником,
чьих свирелей неслышные голоса
сгорают в пожарах испуганным мотыльком.
Огню все равно: град или гроб…
Железные всадники хмурят свой ржавый лоб,
пока соломенный поп и ольховый холоп
молятся, призывая всемирный потоп.
