Удивительный человек! Ей-то все это время казалось, что он от раскаяния не спит и не ест. Написала: друг и сосед не захочет. В ответ прилетело: а все-таки хорошо бы ему объяснить, что тайна, связывающая двоих в одно, священна.
Он шутил, он ханжил, он окончательно перестал центроваться?
Как же легко живое становится мертвым. И повела себя к зеркалу, чтобы, глядя глаза в глаза, эту мысль закрепить: мертвым, становится, стало! Но блузка тревожно сверкала шелком, глаза – своим и еще отраженным блеском, не глаза, а бездна… И разве можно в ней не пропасть? Вот он и пропал, и спасенья не ищет. А все-таки написала в ответ: не смеши меня жить! И впопыхах решила, что это прикольно.
В ресторацию, почему-то папа любил это древнее слово, она опоздала всего на двадцать минут. Но собравшиеся – понять бы еще для чего, – казалось, уже давно ели и пили. Так давно, что все слова были сказаны. Папа молчал отрешенно, Тимур – скорее презрительно. На столе потела горилка. Это был ресторан украинской кухни, а в соседнем квартале папа преподавал. Закусывали бужениной, оплывшей салом, баклажановыми рулетиками в слезках граната, маринованными опятами, каждый в скользкой рубашечке, будто только что выплеснутый на свет живородящей грибницей… И все это так опасно благоухало, что Лиза после поспешного «всем привет» попросила у официанта вареников, если можно – с картошкой. А папа резко плеснул ей горилки, от волнения – через край.
– Я собрал вас сегодня вместе, за одним столом, чтобы… Впрочем, сначала давайте выпьем. За нас! Мы – Карманниковы, это что-то да значит!
И потянулся со стопкой к Тимуру, но тот уже опрокинул рюмку в себя, крякнул, хрустя огурцом, ухмыльнулся:
– Орлов, честь имею! – Ив глазах у него вспыхнул сизый дымок, будто в пепельнице давили окурок.
Но папа держался. Папа за этим застольем, надо отдать ему должное, поразительно долго держался. Сначала он предложил гомункулусу стать Орловым-Карманниковым, почему бы и нет?
– Потому что, – ответил отпрыск, – оксюморон. Карманников – чистое же погонялово.
А все-таки он знал слово «оксюморон», отметила Лиза и, встретившись с папиным разгоревшимся не обидой, а удовольствием взглядом, поняла, что он тоже этому рад. Папа даже расправил плечи:
– Человек живет в истории и любви, – и со значением посмотрел на Тимура.
Неужели решил через столько лет объясниться в любви его матери? Нет, конечно, это было исключено, папа просто хотел пробиться сквозь колбу. Но гомункулус впился в нее всеми своими присосками. И бедному папе пришлось повторить:
