Я устала задавать тебе вопросы. Мне теперь кажется, что я пишу на тот свет. Даже если вам действительно до сих пор запрещают писать письма, то Андрей, которого я знала, нашел бы способ хоть как-то дать о себе весточку. Если ты читаешь это, пойми: я слышу в ответ мертвую тишину уже полгода! Ты можешь себе представить, если бы я так же долго молчала? Мне кажется, я прошла все стадии борьбы с этим: гнев, ужас, отчаяние, принятие. Сейчас я просто мертва. В смысле мертва в отношениях с тобой. Нет, не мертва, но хочу быть мертвой. А хотеть — это первый шаг к смерти.
(Хотела зачеркнуть этот бред в предыдущем абзаце, но ладно, пусть останется, пишу утром теперь. Но ты хоть подумай, до чего я дошла, раз уже пишу такие вещи…)
Вчера было сорок дней, как умер наш Пал Палыч. Да, тот самый, ради работы с которым я не уезжала из Москвы. На твоем месте я бы спрашивала, почему я не еду к тебе. Что ж, возможно, ты не знаешь, но в ваш городок все так же невозможно попасть. Сначала они предлагали мне написать заявление, и я написала два раза, но потом чиновники сказали, что не членам семьи просто туда закрыт въезд, а раз вам закрыт выезд, то семьей нам с тобой не стать. Но, добавляют они, это все временно.
У меня просто нет эмоций комментировать это. Думаю, ты и сам можешь представить, что я чувствую. Интересно, есть ли у тебя там женщина? (Если ты жив, конечно.) Может быть, ты уже женился, как знать. И она читает и рвет эти письма, чтобы ты их не видел. У меня, если что, никого нет. Я написала заявление на увольнение после поминок и отдала новому редактору. Не знаю, зачем… В понедельник надо будет отозвать. Пускай на эту зарплату уже ничего не купишь, кроме хлеба и соевых сосисок, но, по крайней мере, это хоть какое-то занятие. Тем более, говорят, журнал все равно закроют из-за отсутствия финансирования, да и не покупает никто. Так что просто дождусь, пока эта фирма умрет, месяца два — не больше.
А потом я тоже поеду в эвакуацию. Я решила. Говорят, там хотя бы можно питаться и одеваться нормально. Тем более, если я окажусь в одном из городков, то до тебя будет проще добраться.
Андрей, я не могу много писать. Меня душит страх за тебя. Пишу тебе об этом прямым текстом: найди способ дать о себе знать! Одно слово хотя бы. Одно.
Обнимаю. Лена».
Андрей перечитал письмо несколько раз, прежде чем что-то острое пробилось из недр тела, вонзилось в горло и стало душить изнутри. Он с трудом мог вздохнуть, и слезы скопились в его глазах, но он заставил их высохнуть, а когда открыл глаза, то мог рассуждать здраво.
