Все, чему их учили первое время, касалось теории: как проводить социологические исследования и измерения, как фиксировать изменения общественного сознания, как общаться с различными категориями граждан, как, собственно, категорировать граждан, и тому подобное. Вскоре Андрей понял, что управление имеет огромное множество самых разных отделов, отвечающих за всевозможные аспекты контроля и измерений. Например, были люди, специально работавшие с малообразованными лицами и отбиравшие для них новостные потоки и произведения искусства. Были те, кто специализировался на поиске потенциальных бунтарей, возбудителей общественного недовольства, — но они, обнаружив таковых, передавали данные следующим — занимавшимися исследованием феноменов социального неповиновения, и так далее…
Андрей вскоре понял, что он вот-вот попадет в кровеносную систему огромной машины, которая отчасти напоминала человеческий организм: в одну секунду в ней совершались тысячи процессов, отчасти независимых друг от друга, отчасти — неразрывно сплетенных. Незаметной каплей крови он пополнит ряды молчаливых и никому не известных служителей этого организма, которые не слишком часто общаются между собой, и, вполне возможно, проживет остаток дней, не ведая, чему и как служат остальные члены управления. Андрей подумал, что станет еще более ничтожным, очутившись в машине, чем был, когда занимался журналистикой, но эта мысль не испугала его.
Все свободное время Андрей смотрел телевизор. Его сознание отключалось на время этого занятия, и иногда он проводил за ним часы до глубокой ночи и вдруг вспоминал о том, что пора лечь спать, когда наступало три или четыре утра. Впрочем, просыпался он хорошо отдохнувшим, поскольку находился в полуотключенном состоянии все то время, что телевизор изливался многочисленными передачами, сериалами и кинофильмами.
Получая письма от Лены (они приходили с периодичностью где-то раз в месяц, он по-прежнему забирал их в редакции газеты, где сменилось уже два или три редактора), он тратил уйму времени, чтобы сосредоточиться и понять ее слова. Чем дольше длилась их разлука, тем нереальнее казалось то, о чем она пишет. Андрей замечал, что, когда все-таки добирался до настоящего смысла ее слов, это походило на ослепительную вспышку посреди серо-черного морока, в котором он непрерывно находился.
«Андрей, — написала она в письме, которое подоспело в начале короткой полярной весны, — я перестала верить в то, что происходящее является «временным», как они без устали твердят. Знаешь, вспомнилась пословица: “Нет ничего более постоянного, чем временное”. Вот уже незаметно пролетел год с тех пор, как началась эта истерия с эвакуацией, и она только набирает силы. Во что мы превращаемся?
