— Я знаю, что ты поешь песенки хирургам.
— Я? Не смеши.
Онора вспыхнула. И тут же пропела фальцетом: «О, эти ночи, как мое сердце томится…»
— Просто так тявкаешь? — холодно осведомилась Фрейд. — Или к кому-то цепной собакой нанялась?
— Небось капитану Феллоузу очень по душе твое пение, все говорят. Его вдруг на пение потянуло. Я бы на твоем месте не останавливалась. Живо бы залучила его в свои сети.
И тут началось.
Фрейд:
— Поясни, о чем ты.
Онора:
— Тебе решать, как поступать.
Фрейд:
— Не понимаю тебя, Онора.
Онора:
— Ты можешь заполучить любого мужика. Они все у твоих ног. А у Лео он всего один, верный, как Полярная звезда. И ты пытаешься его отбить.
— Иди ты к черту, — бросила в ответ Фрейд.
Она на самом деле не на шутку распалилась, подумала Салли. Ее исступленный взгляд подтверждал, что как соперница она — крепкий орешек.
— Знаешь, где я была последние двое суток?
— Там же, где и все мы, — сказала Онора. — Но ты еще и серенады горланила этим разорванным на куски парням.
— А что, если меня попросили спеть, чтобы успокоить пациента?
Наоми резко вскочила. Воплощение несгибаемости и суровости.
— Черт возьми, перестань! — выкрикнула она.
Подобного не ожидал никто. Даже Салли не могла помнить случая, чтобы сестра перешла на крик, да и другие глазели на нее в явном недоумении. Фрейд и Онора невольно умолкли, прекратив препираться.
— Ты не забыла? Что там люди кровью истекают, а мы здесь кидаемся друг на друга. Бога ради, они же истекают кровью!
Накал страстей Оноры сразу угас. Накопившийся гнев за Лео, казалось, был готов излиться в виде слез сожаления или раскаяния. С потемневшим лицом, все еще не отошедшая после ругани, Фрейд заняла место за столом.
— Если бы ты только меня знала, — бросила Фрейд Оноре.
Но Онора будто только сейчас поняла, что выдала себя. Сейчас она была готова позволить Фрейд все что угодно. Но, разумеется, ни на йоту ей не уступить. Уступки были не в ее характере.
Салли поспала два часа ранним утром и, окончательно проснувшись, в свежей белой блузке и юбке, сунув босые ноги в туфли, вышла на палубу. Рассвет был ярок, нежен, оранжево-розов. Казалось, никому из своих чад он не отказывал в равном благословении, и нигде не видно было ни одного корабля, ни клочка земли. Остальной мир жаждал этого так давно, что было непостижимо, куда все исчезло. У перил стоял мужчина — высокий, в мешковатой форме, из учтивости к подошедшей он выпрямился. Он курил турецкую сигарету. Дома их вражеское название изменили на отечественное. Но ей было понятно, что турецкие сигареты остались турецкими сигаретами.
