Пора беззаботных ночных вылазок в Каир миновала. Когда лейтенант Кэррадайн прибыл повидаться с супругой, он выглядел постаревшим. Не лучше был вид и у других офицеров, на вечерок заворачивавших в «Мена-Хаус» посидеть в плетеных креслах на крыше госпиталя в обществе медсестер. Один из них — Лайонел Дэнкуорт, которого, к его великому неудовольствию, направили командовать артиллерийской батареей, — терся носом о личико Оноры, а симпатяга Эллис Хойл пытался взять за руку Наоми, которая, что самое поразительное, в какой-то момент ему уступила.
— И как они только умудряются? — спросила Онора за чаем Салли. — Ну, Элси и Эрик — когда они успевают побыть наедине? Я, например, ни разу не видела, чтобы они куда-то исчезали. А ты?
Онора — женщина вполне земная, поэтому и задает такие грубые и практичные вопросы. Однажды за чаем маленькая востроносенькая Неттис, решив подколоть Онору, напрямик спросила ее, а рассказывает ли та священнику на исповеди обо всех мужчинах, с которыми миловалась.
— Признаюсь, — столь же прямо ответила Онора. — Но всегда добавляю, что поступаю так из жалости, а не потому, что я падшая. Говорю ему, что, мол, солдату необходима храбрость в бою. А храбр он, только если счастлив.
Салли вместе с другими медсестрами опять побывали в венерологическом отделении. Там появились новые пациенты — жертвы, явно переоценившие дары богини любви. И те, кто из стыда или по безалаберности решил скрыть затаившуюся внутри заразу. Некоторые, попривыкнув и к стыду, и сыгравшей над ними недобрую шутку фортуне, тихо наслаждались бездельем. Обложившись газетами, они скручивали цигарки и взахлеб обсуждали результаты скачек где-нибудь в Рэндвике или Флемингтоне — за 12 тысяч миль от Египта! Но в один прекрасный день даже самые стойкие почти запаниковали, когда со стороны пустыни вдруг, словно в опере, зазвучали сигнальные рожки.
Марш-бросок примерно 25 тысяч пехотинцев и кавалеристов на восток к Суэцкому каналу проходил мимо оазиса и расположенного там вместе с санитарными палатками «Мена-Хауса». В палаты и палатки доносился грохот ботинок, отрывистый лай команд офицеров и сержантов. Звуки эти воспринимались совершенно чудовищно, они не прекращались ни на минуту, выгоняя всех наружу. Даже тяжелораненые, и те поднимались с коек и с безнадежным взглядом провожали проходящие колонны. Салли и другие медсестры, оторвавшись от работы, тоже покинули завешенные брезентом участки. Стоя под пальмами, они убедились, что даже одному батальону, куда входили грузовики, полевые кухни и медицинские подразделения, требуется уйма времени, чтобы прошествовать мимо. Только что прошедший батальон сменялся новым, тоже молодцевато вышагивавшим и горланившим во все горло «Британские гренадеры», «Песнь Австралии», «Слава и надежда», «Правь, Британия!» и вообще все, что полагается горланить на маршах.
