Бодько плохо слушал. Он рвался в бой.
До моего ухода из Лисовых Сорочинц мы виделись с ним еще не раз. Зашел я и к нему домой. Жена его и взрослая дочь приняли очень радушно. Усадили за стол:
— От опробуйте домашнего окорочка. Зарезали порося совсем молоденького. Наш батько говорит — риж усе, щоб нимцям не дисталося.
За столом сидели какие-то гостившие у Бодько люди. Я тихонько спросил у хозяина: «Что за народ?»
— Не беспокойтесь, Алексей Федорович, свои, советские люди, от немца прячутся.
Один из этих «своих людей» пришелся мне явно не по сердцу. В лице его было что-то постное, сектантское. Человек лет сорока пяти, глаза маленькие, бегающие, редкая прозрачная борода. Я его про себя назвал «баптистом». Одет он был в красноармейскую форму, но держался так, будто у него власяница под гимнастеркой: все время ежился. Он как-то преувеличенно низко кланялся:
— Спасибо хозяюшкам за приют да за ласку!
Потом долго жалостливо тянул:
— Где-то далеко, на той сторонушке, детки мои тятеньку ждут. А тятенька к немцам попал, тятенька слезы по деткам льет…
— Слушай, друг, а кем ты до войны работал? — не удержался, спросил я.
— По вашей части, — ответил он и сразу же поторопился осклабиться.
— То есть, как это по моей, я из лагеря вышел, — пошутил я, но вдруг заметил, что этот тип осторожненько подмигивает, как бы предупреждая, чтоб я не очень-то раскрывался. На мой вопрос он ответил довольно развязно:
— Где служил — тем не дорожил, а теперь, видите, брожу — побираюсь.
Пока обедали, он все ко мне жался и, улучив момент, шепнул:
— Хозяин-то, видать, из сильно советских.
Так же шепотом, подыгрываясь под него, я спросил:
— С чего это ты взял?
— Были разговоры… Кто его только в старосты определил?
И тут я его сразу огорошил так, что он сник и больше уж не расспрашивал:
— Я его назначил и тебя не спросил!
У Бодько всегда кто-нибудь гостил. Он охотно впускал к себе в дом, кормил, лечил, снабжал одеждой. Перебывало у него, наверное, не меньше человек двадцати пяти, за это ему, конечно, честь и хвала. Большинство его «постояльцев» присоединились позднее к партизанским отрядам. Но горяч был больно Егор Евтухович и всем без разбора душу раскрывал. Я предостерегал его, но это не помогало.
По моей просьбе Бодько сходил в Прилуки, чтобы связаться с тамошними подпольщиками. Связаться ему не удалось. Но кое-что интересное узнал:
— На совещании старост говорили, что в районе и в городе арестовано больше тридцати партийных и советских активистов. Восемнадцать из них уже расстреляны. Там же говорили, что в области появился Федоров. Дано задание всем старостам и полицаям немедленно докладывать о любом слухе, по которому можно установить ваше местопребывание.
