Скажем, вот это бриллиантовое колье. Миллион долларов, не меньше, но отдать придется за три четверти, иначе перекупщик не возьмет. Ему ведь, барыге, нужно сунуть кому надо в лапу, чтобы придать товару официальный статус, и самому не остаться в накладе.
Увы, часть капитала придется потерять, но и то, что останется, тянет на сотни миллионов. «Хватит тебе четырехсот миллионов? — спросил себя Робинсон и сам же себе, довольно жмурясь, ответил: — Пожалуй что хватит». Будем сбывать помаленьку, по мере надобности, чтоб комар носу не подточил. Работу, вероятно, придется бросить. Да, да, именно так. Тут уж надо выбирать: или работа, или сбыт.
Золото приятно холодило пальцы, цепочки ссыпались песочной струйкой и сворачивались как змейки, пластиночки кулонов складывались причудливой кольчужкой.
В руки попалось жемчужное ожерелье. Жемчуг был крупный, ровный, чистый, с розовым отливом. Отделан кружевным серебром так искусно, что невозможно оторваться. Трудно поверить, что это сделано человеком.
Грей вновь зашипел, Стагер гавкнул.
Ожерелье сделалось ощутимо теплым, шевельнулось. Робинсон машинально отшвырнул его от себя, как отшвырнул бы ядовитую змею. Упав на кучу драгоценностей, ожерелье задвигалось, заворочалось, будто бы разминаясь, и вдруг, сложившись, превратилось в сферу размером с детский мячик. Сфера эта переливалась, становясь то серебристой, то серой, то розовой, и о чем-то тихонечко бормотала детским голоском.
— Интересненько, — сказал Робинсон, понимая, что перед ним какая-то сложная игрушка, какой-то электронный трансформер. — А вот мы тебя под микроскоп, посмотрим, из чего ты сделана.
Он потянулся к сфере, но она, взмыв в воздух на пару дюймов, легко ускользнула.
Грей уже не шипел, он подкрадывался, уставившись немигающими глазами на серебристый шарик.
— Не надо меня исследовать, — сказала сфера голосом печального малыша. — Не надо меня резать и кромсать. Меня нужно изучать.
— Да уж, — озадаченно протянул Робинсон, поправляя очки. — А как же, скажи на милость, я тебя изучу, если не буду кромсать? Каждая игрушка должна быть разборной, мало ли что у неё полетит. Разобрал, заменил микросхему, собрал. Что тут такого?
— Я не игрушка, — заявила сфера голосом капризного малыша. — Я — Модель Мироздания.
— А я — Папа Римский, — пробормотал Робинсон. — Очень приятно.
После чего, протянув длинную руку, ловко схватил за шкирку прыгнувшего на зазевавшуюся Модель Грея.
— Это не мясо, — назидательно сказал он отводящему глаза Грею. — Понял? Или по ушам надавать, чтобы понял?
