Это в тебе гордыня играет, отвечает Эрияур. Наш папенька такой же демон, как и мы с тобой, а истинный наш Отец на небе.
Ах, ты так, говорит Урияр, и в драку.
Дрались они три дня и три ночи, и всё это время Землю страшно трясло. Реки вышли из берегов, смерчи закрутились, ураганы налетели, вулканы проснулись.
И кулаками братья друг друга охаживали, и плескались огненной лавой, и за волосы таскали, и ногами пинались, и в глаза кольями тыкали — никак один другого одолеть не могут. Равные по силе.
Бились, бились, всё под землей вверх дном перевернули, и добрались до каменного саркофага, который еще от позапрошлой цивилизации остался. В нём смертельное оружие хранилось.
Урияр этот саркофаг цоп — и брату по голове, по голове. От ударов каменный предмет развалился, какой же предмет выдержит, когда им демона по башке лупят, из него выпало смертельное оружие и прямо Эрияуру в руки. Да так ладно попало, что палец оказался на спусковой кнопке. Эрияур-то возьми да нажми. Урияр в пыль превратился, оружие от старости на куски разлетелось, а Эрияуру голову и руки напрочь оторвало. Оно, без головы-то, без рук, для такого демона не смертельно, но с сообразительностью получается туго и чесаться нечем. Короче, тупости он стал неимоверной, а обликом страхолюден.
Явился он к папе, объяснил телепатемами, что да как, и попросился на волю, в земной мир. Тошно, мол, уже под землей-то. Погоревал Гагтунгр, погоревал, но казнить убогого не стал, решил отправить навечно в земную ссылку.
Выстроил в океане остров, внедрил в него сына, заставил подземных игв, которые в технике сильны, сделать так, чтобы Эрияур видел и слышал.
Тело Эрияура намертво вмуровано в этот остров, не удерешь. Голова его, глаза и уши — суперкомпьютер, телекамеры, микрофоны. Руки его — изделия, им сотворенные, то есть роботы и механизмы.
Вот такая, дружок, сказочка. Хочешь — верь, хочешь — не верь…
Рассказано это было писклявым детским голоском, с гнусавыми подвываниями, поскольку сказка, а то, напротив, скороговоркой. Получилось забавно. Робинсон слушал и ухмылялся, хотя, в общем-то, ухмыляться тут было нечему, ибо похоже было на правду. На странную, непривычную, метафизическую правду, которая как-то потихоньку входила в жизнь.
— А ты молодец, Мо, — сказал Робинсон. — Нахваталась от людей всяких словечек. Говорок у тебя, понимаешь, этакий, своеобразный, не соскучишься.
— С кем поведешься, — пропищала Модель.
— И всё же, — сказал Робинсон. — Что придумал Эрияур?
