Услышав сие, человек Серопузо, фамилия которого была этакая простецкая — Хренов, радостно заерзал, захихикал в кустах, чем обратил на себя внимание угнездившегося на ветке прихожанина Лунькина. Присмотревшись, Лунькин увидел в руках Хренова диктофон, почуял неладное и стервятником спикировал на засевшего в кустах шпиона. Хренов был оглушен, смят и с заломленной рукой выведен на всеобщее обозрение. А ведь как бы ходил в громилах. Но куда ему до молодого сильного Лунькина, еще не изнуренного длительными постами. Попробовал было дернуться, но получил по шее и затих.
— Что, брат Василий, лазутчика поймал? — громко спросил отец Михаил.
— Истинно так, батюшка, — ответил Лунькин.
— Отпусти, он никуда не убежит.
— Может, сначала выпорем принародно, а уж потом отпустим? — предложил ражий Лунькин.
Прихожане начали похохатывать.
— Его Серопузо выпорет, — сказал отец Михаил и добавил: — Ты, Хренов, передай Калачеву, чтобы свою глупую затею выбросил из головы. Ничего не получится. Так и передай, он поймет.
Лунькин отпустил Хренова, но диктофон не вернул. Нечего.
Хренов дернулся было удрать, ан нет, не получается. Ноги не идут.
— Отпусти, батюшка, — пробубнил он.
— Ах, да, — сказал отец Михаил и сделал движение рукой — иди, мол.
Хренов ломанул в чащу, а отец Михаил, подождав, пока уймется треск, продолжил проповедь.
И была она так пронзительна, будто была последней.
Стоявшая в отдалении Фрося слушала и не могла наслушаться, смотрела перед собой и не замечала ни многочисленных затылков, ни изумрудных деревьев, ни белесого неба в просвете, а видела вознесшегося над толпой печального, опустившего голову великана с огромным мечом, на рукоятку которого он опирался, окруженного золотым сиянием прекрасного великана, и, потрясенная, говорила себе: вот он, настоящий. Никакой не батюшка, не пилигрим, а воин.
Никто этого не видит, только она. Значит, ей одной открыта эта тайна.
— Эй, — сказала она одними губами, зная, что он услышит. — Кто ты на самом деле?
И великан поднял голову и, улыбнувшись, ответил?
— Я один из тех, что пришли вам помочь. Но, увы, чувствую — прощание близко.
— Нам помочь? Кому — нам? Зачем?
— Вам — это заблудшим овцам. Но слушай, слушай проповедь, моя девочка.
— Это, наверное, большая тайна? — догадалась Фрося. — Тебе нельзя об этом говорить?
— Нельзя.
Великан вздохнул. Он был совсем-совсем настоящий, объемный, рельефный, со смуглой гладкой кожей, черными блестящими глазами. Будь Фрося поближе, она наверняка почувствовала бы его дыхание. Удивительно, что великана никто не видел.
