И так на границе страха перед неизвестностью и страстью, между красотой жизни и сумраком «того берега» она ему отдалась. Пелена безумства заслонила их глаза и отделила пурпурной завесой от злых сил дома. Отдались друг другу в сладком забвении, слепые и глухие ко всему, что вокруг них происходило. Насыщали желания своих молодых и здоровых тел, равнодушные ко всему вокруг, к тому месту, где они соединились, к целому миру. Мужчина и женщина! Он и она!
В наивном, детском неведении они подчинились воле темного предназначения, приведшего их обоих в эту странную комнату на час любовного соития. В опьяняющем экстазе они не замечали призрачных лиц, которые склонились над ними и с загадочными улыбками наблюдали за их любовными играми. Они не слышали вокруг себя таинственных голосов и шепота. Сплетенные в любовном объятии, они не знали о том, что сбываются чаяния «того берега», что творение их разогретых наслаждением тел — это то, что ожидалось годами, а, может быть, столетиями…
* * *
Так был зачат ребенок, который уже в колыбели был отмечен печатью потусторонней силы.
* * *
На рассвете, после ночного ужаса и любовного экстаза, мужчина и женщина, на мгновение соединенные химерой судьбы, разошлись каждый в свою сторону, чтобы уже никогда больше не встретиться.
Годом позднее пани Гневош, жена кузнеца из Крулювки, выйдя ранней порой из дому, чтобы накормить бродивших по двору голодных кур, нашла у своего дверного порога подброшенного младенца. Ребенок, которому на вид было месяца три, какой-то тихий и безропотный, смотрел на нее широко раскрытыми темно-синими глазами и, казалось, сильно удивлялся миру и людям.
Пани Паулине от жалости сердце защемило. Она взяла подкидыша и отнесла в комнату.
— Бедняжка ты мой, — обращалась она ко все еще удивленному маленькому гостю. — Ты, наверное, проголодался. Да? Чем же мне тебя накормить? Сиську не дам, не могу. Может быть, из бутылки молока немного выпьешь?
Она поднесла к его розовым губкам бутылочное горлышко. Ребенок, почувствовав на губах сладкую жидкость, стал жадно пить.
— Маленький ты мой, как же тебя заморила твоя блудная мать, — возмущалась пани Гневош, медленно разворачивая пеленки. — Ай, ай! Что за белье! Батист, кружева? Не иначе как плод греховной любви какой-нибудь городской дамочки. Родить — немудрено, а вот вырастить!.. Все они одинаковы, одна в одну… мальчик!
Это последнее восклицание, ставшее результатом тщательного осмотра, прозвучало одновременно с сердитой руганью пана мастера, который как раз перешагнул через порог светлицы.
