Почему Мария Васильевна стала об этом рассказывать Ивану Петровичу? Она сама толком не понимала. Верно, хотелось ответить откровенностью на откровенность.
А у Ивана Петровича все было уже обдумано:
— Я с тобой, Мария Васильевна, хотел посоветоваться… Как с житейски опытным человеком.
— Что ж ты, сам разве неопытный? — удивилась она.
— Я потерял кураж, как борцы говорят. Не знаю, правильно поступаю или нет.
Он прищурился, подняв свою рюмку, и посмотрел ее на свет:
— Выпьем, Мария Васильевна, вспомним фронтовые…
— Тогда у нас коньяку не было, не пью я его, закажи мне водку, сто грамм.
— А тут ее и нету. Вина?
— Это уж вовсе нет. Ну, для компании — налей.
Дробитько засмеялся; все в ней было отрадным для него: зачесанные на виски волосы с легкой рыжинкой, загорелое лицо с проступившей на носу крупной веснушкой, небольшие светлые глаза с выражением доброжелательности и немного наивного интереса, полосатый кримпленовый костюм, ловко сидевший на ней.
— Вот увидел тебя, и вдруг подумалось: может, мои заботы обычные, отцовские? Какое-то отчуждение, наверное, естественно между детьми и родителями. И у всех так.
Мария Васильевна живо возразила:
— Почему отчуждение? Если признать его нормальным хоть на какой-то момент, так ведь дальше — больше: трещина будет углубляться, так и вовсе упустишь сына. Нет уж, надо достучаться до него, до его нутра.
— Что толку стучаться в запертую дверь, если тебе не открывают.
— А ты, верно, Иван, так стучишь, кулаком? — Мария Васильевна, смеясь, сжала кулак и ударила им по столу.
— Примерно так.
— Кто же тебе откроет душу, если ты в нее чуть не силком врываешься? Тут и в комнату впустить побоишься.
— Уж очень мы разные. Один вид чего стоит! Чистый клоун, весь в нарочных заплатах.
— Мода. От этого Советская власть не рушится. — Мария Васильевна снова засмеялась, потому что представила себе Генку в его кудрях и латаных джинсах — этого антифранта в антирубище. — Понимать человека — вовсе не значит подгонять его под свою мерку. Жмешь ты на него очень, подавляешь. А они, молодые, хотят уважения.
— Да черт с ними, с тряпками! — вспыхнул Дробитько. — Ведь все переиначивает, все не по нем! Как-то читаю в газете: колхозные кони под лед провалились, шестнадцатилетний парнишка проявил геройство, их спасая. И сам простудился, в больницу попал. «Вот, — говорю Генке, — какие парни бывают. Богатыри, не вы». А он мне: «Неужели лошади того стоят, чтобы из-за них молодую человеческую жизнь положить? Да потони они все! Я бы этого парня за шиворот от полыньи оттащил». Разъясняю ему: «Не в конях дело, он колхозное имущество спасал». «Никакое имущество этого не стоит. Ты, конечно, хотел бы, чтобы я героически утоп вместе с лошадьми или еще с кем!» — раскричался, как псих.
