Ниеминен смущенно кусал губы. Он никак не мог понять, как это он опростоволосился. Не удивительно, правда, и ошибиться в такой темноте, поскольку капрал и Пуллинен одного роста. Но все-таки досадно.
— Нет, черт возьми, я не поверю, пока сам крючконосый Пуллинен не явится сюда!
— Небось явится, — сказал Хейно. — Да есть и другие крючконосые. Они этого дела так не оставят.
Он оказался прав. Едва лишь прозвучал отбой и все улеглись по койкам, как явился младший сержант Пуллинен и заорал:
— Второй взвод, подъем! Две минуты на одевание!
Все бросились в коридор, чтобы первыми попасть в сушилку. Там у дверей — страшная толчея. Кто-то успел раньше других проскользнуть в дверь, но выбраться оттуда было уже невозможно. Образовалась пробка. Но наконец напор прихлынувшей толпы вышиб ее чуть ли не вместе с дверью.
Хейно, Хейккиля, Саломэки и Ниеминен оказались последними и ждали, пока толпа схлынет. Хейно шепнул:
— Вот когда самая-то муштра начнется… Ну, как, Яска, теперь ты видишь, что не того нокаутировал?
— О, святая Сюльви!.. — взорвался Саломэки. — Заладил одно и то же. Спросил бы лучше, что будем делать, если они дознаются.
— Вас это не касается, — процедил Ниеминен. — Я же сказал, что привык сам отвечать за свои поступки.
— Думаешь пойти и сознаться?
— Сперва посмотрю, как дело обернется.
— Да ты что, спятил? — загорячился Хейно. — Нечего тебе признаваться!
— Э, ребята, мы опять остались последними!
Хейккиля устремился в сушилку, но не нашел там
своей обуви: его гвоздь был пуст. Однако времени на поиски уже не было. Он схватил огромные башмаки, висевшие на соседнем гвозде. У Хейно не оказалось портянок, у Саломэки — два башмака на одну ногу. У Ниеминена — ни одного. Кто-то впопыхах прихватил и его ботинки. Потом он их нашел в коридоре, так что можно было наконец вернуться в свою казарму.
— Эт-то что еще за полк растреп?
Командир взвода прапорщик Сеппэ был тут как тут, собственной персоной — злющий-презлющий. Он собирался на ночь в городок, где его ждала пышногрудая Рийтта, как вдруг из-за какой-то хулиганской выходки все сорвалось. Взбешенный этим, он кричал:
— А ну, живее одевайтесь! Копаются, как у шлюхи… Сеппэ шагал взад и вперед, заложив большие пальцы за ремень и облизывая пересохшие губы. Он был маленького росточка, сухопарый — как и большинство преподавателей учебного центра. Похоже было, что для занятий с новобранцами армия нарочно выбирала самых жалких и тщедушных людишек. Чем мельче человек — тем он злее. Известное дело. И прапорщик Сеппэ вовсе не был исключением. Просто счастье, что у него в городке была своя Рийтта, на которой он мог отвести душу — разумеется, в ином смысле, чем на своих подчиненных.
