Это была не просто оговорка. Смысл слов стал сдвигаться. Был ли это просто чифирь или в турецкий чай было еще что-то подмешано? Я слушал, что мне говорят, я кивал головой и даже отвечал, но я сам находился в другом измерении, и в голове мерещилась совсем другая жизнь. Зачем тебе мечеть, синагога, университет? Ты уже в молельном доме. Мы покажем тебе, как танцуют дервиши и как кружится мысль тех, кто верит в перманентное движение как религиозный прием. Над крупноблочными домами нависало закатывающееся багровое солнце, и последний луч, преломившись крышами домов, пробившись сквозь ветки рододендрона, отразившись от чайной чашки, бил мне в левый глаз. Я отдавал себе отчет, что я в пригороде Стамбула с картиной светлого вечера перед моими глазами. Свет фонарей уже соревновался с тонущим на горизонте солнечным шаром, что создавало ощущение уличного праздника. Я помню такое же заходящее солнце над другими крышами, но не мог уточнить в памяти, была ли это Москва моего детства или Иерусалим моей юности. Свет перемещался по террасе, и я перемещался вместе со светом по моему прошлому. Я двигался со скоростью света заходящего солнца в загадочном направлении моей памяти. С заходящим солнцем в дом к Мехмету заходило все больше и больше народу. Их тюркские (а может быть, семитские) лица больше напоминали российские, чем такого же рода дефилирующая толпа в Англии. Соседи наполняли террасу и присаживались у стола. Они явно пользовались любым предлогом, чтобы поглазеть на меня. Стали появляться супружеские пары, одетые как будто для торжественной оказии, с несколько южной средиземноморской парадностью. Жены проходили в соседние комнаты, потом снова появлялись в платьях с декольте, обнаженными плечами и в шалях, как будто с фотографий прошлого века, но уже под руку с другим спутником — с другим мужчиной, не с тем, с кем они первоначально возникли на террасе. Они кружили по комнате, заглядывали друг другу в глаза с загадочной улыбкой и, как бы сочувствуя моему замешательству, улыбались и мне. Все, включая меня, оказались перед накрытым столом. Как будто от лучей заходящего солнца, на разных концах стола зажглись свечи без всякого, казалось бы, порядка, разрозненно; но, повернувшись к одному из Мехметов за столом и взглянув на всю картину в несколько ином ракурсе, я увидел, что свечи, стоявшие, казалось бы, раздельно, соединились в семь свечей — это был семисвечник.
На столе появились бокалы, явно с коктейлем, где каждая коктейльная соломинка увенчивалась старомодным бумажным колпачком-зонтиком как украшением. Бумажные зонтики в бокалах с коктейлями и в тарелках с закусками стали вырастать у меня на глазах и превратились в конусообразные туники дервишей. Они отделились от бокалов, проплыли у меня перед глазами и стали медленно кружиться на месте. В отсветах фонарей снаружи и свечей внутри стекольные рамы веранды соединились в одной перспективе с ветвями обнаженного дерева на улице, с его семью ветвями. Я помню острый запах жареной баранины, корицы, и вина, и горячего воска свечей. Гости менялись местами за столом, подсаживались ко мне и говорили со мной долго, нежно и убедительно, как родители с ребенком. Я пытался вникнуть в смысл того, что говорилось, но мой взгляд был обращен вовнутрь, меня ментально уже не было в этой комнате. Постепенно я начинал различать лица женщин, столпившихся вокруг меня. Это были женщины моей жизни, моего круга. Дорогие, милые лица. Они уже были не в вечерних платьях, а кто в чем, а кое-кто и вообще без всего; джинсы, свитера, майки, кожаные юбки, цветастые блузки и даже пончо. Они окружали меня, клали мне руки на плечи и обнимали меня со спины, усаживались мне на колени, что-то нашептывали, о чем-то болтали, смеялись и целовались небрежно. Я отдавал себе отчет в том, что в них была вся моя жизнь и вся жизнь моих друзей. Может, оттого мы так похожи друг на друга, как похожи супруги, прожившие долгие годы вместе? Общие любовницы делали похожими друг на друга их любовников. Так отличают людей одного племени от другого: по женщинам этого клана.
