— Так точно.
— Очень хорошо. Не беспокойся, подонок, возможно, очень скоро тебе придется жрать очень быстро, и ты еще будешь жалеть, что тебе в тарелку мало наложили того дерьма, которое тебе придется глотать. В дисбате ведь оно так, Шагаев. И тебе лучше заранее привыкать к нему. А сейчас, если хочешь сохранить остатки своих зубов, закрой эту чертову дыру, которую ты называешь своим ртом, и слушай, что я тебе скажу, понял?
— Понял.
— Так вот. Я могу порвать этот листок и забыть про него. Конечно, не из сострадания к твоей жалкой судьбе. А теперь я хочу, чтобы ты спросил: для чего я могу сделать это?
— Для чего?
— Умница! Ну разве не умница— с первого раза все понимает, а? Если ты будешь идти вперед такими темпами, Шагаев, того и гляди, ты скоро всех нас не у дел оставишь, а? Как сам думаешь, Шагаев?
Данко промолчал.
— Смотри-ка, уже зазнаешься. Даже не отвечаешь, а, Шагаев? Ну не вундеркинд ли, а? Вундеркинд, самый настоящий! С такими мозгами тебе бы на скрипке играть. Стоял бы себе, пиликал где-нибудь в переходе… А теперь, слушай сюда, подонок. Значит, так— выбора у тебя нет. Поэтому я тебе выбора и не предлагаю. Сделаешь то, что я тебе скажу, получишь за это хорошие бабки, — понял, Шагаев, реальные бабки, — а потом спокойно уволишься и поедешь домой, в свой Урюпинск. Если же нет— прямиком отсюда отправишься в дисбат. И уж поверь: я сделаю все, чтобы ты отсюда не вышел. Если ты думаешь, что я тут сижу и просто тебя пугаю, ты глубоко ошибаешься. И это будет твоя последняя ошибка в твоей никчемной жизни, поверь. Я даже не говорю тебе “подумай”, потому что это занятие не для тебя. И не для этой ситуации, в которую ты сейчас вляпался. Надеюсь, это хоть ты понимаешь, подонок? А теперь я, просто из формальности, спрашиваю тебя: ты согласен?
Тупоголовый, краснолицый, самодовольный прапорщик попал в самую точку. Жажда скорого “дембеля” — увольнения из армии— самая сильная жажда у любого старослужащего. Розовая мечта, предел всех желаний. Вернее— предел, за которым осуществляются все желания: свобода, пьянки, девчонки. И все такое. Лишиться этого или отсрочить хотя бы на некоторое время— для старослужащего смерти подобно. Смерти мучительной и унизительной. Одна мысль о том, что твои сослуживцы уже “тащаться” дома. А ты по-прежнему топчешь сапоги за забором, сможет свести с ума любого двадцатилетнего “старика”. А оказаться после долгой нудной службы еще и не где-нибудь, а в самом дисбате— это это и вовсе все равно что быть заживо погребенным. Дисбат— это адская смесь самого скверного, что есть в армии. Самые волчьи порядки, самые волчьи законы. Самая собачья жизнь. Такая жизнь и в страшном сне не приснится. Такой жизни никто не захочет. И такой жизни Данко тоже себе не хотел. На фига тогда вообще нужна жизнь? Бегать, как пес на цепи, за забором, под дулами автоматов, и знать, что не забудешь это никогда. Поэтому краснолицый, мясистый прапорщик попал в самую точку— выбора у Данко не было. И ответ был только один.
