Они не боялись этих выстрелов?
Не боялись. Они не волновались и не понимали, что уже вот-вот и им… вечный покой. Ничего страшного не было. Детей матери вели. Был такой приказ: ребенка не оставляй. Дай соседке, пусть соседка с собой ведет. К яме приводили вместе. Не только солдаты стреляли, были пулеметы установлены.
Как было ночью после расстрела?
Кто это делал, тот, смотришь, ночью уже поет… Видно, приносили с собой самогон, частники продавали на железнодорожном вокзале. Напиваются и поют.
На исповедь вы ходили?
Костел был в центре Минска, белорусский, но католический. В костел ходили. Вся рота идет. И с оружием. Ой, хороший был ксендз.
Игнатавичюс?
Кажется. Исповедь была общая. Собираются 4–5 человек, и валяй, кайся в своих грехах. И потом ксендз крестом осеняет, задает помолиться, молишься. На ухо ксендзу говорить не надо.
Почему так сделали?
Потому что, кажется мне, незачем ему на ухо говорить. Если я страшное делал, так мне грехи не отпустит. Становись на колени, целуй землю и проси Божьего прощения.
А вы кому-нибудь рассказали, что в Руденске застрелили человека?
Рассказал, когда во время отпуска пришел на исповедь в Дарбенае. Сказал, что одного человека прострелил, а умер он сразу или не умер, этого я сказать не могу, но больше такими делами не занимался. И сегодня в этом раскаиваюсь.
Что вам ксендз сказал?
Сказал: такой молодой, и такой страшный грех, видно, заставили тебя. Уж так самостоятельно стрелять не бросался. Все.
А детям рассказали?
Потом, после войны, рассказал. Знали дети. Сказал, что был в таком войске, такие горькие несчастья были, расстреливали людей еврейской национальности, и мне пришлось там быть и пришлось одного прострелить. Почему, говорят, ты, папа, пошел в это войско? Потому, что дома у меня не было, негде мне было жить, пришлось мне идти в это войско. Я не шел специально для того, чтобы евреев расстреливать. Литовские добровольцы – батальон, и все. Литву защищать, а не такую работу делать. А если правительство это сделало, так здесь правительство больше всего виновато.
Когда вы охраняли евреев, думали вы, что вас сейчас могут снова взять к яме расстреливать?
Нет, никто не возьмет. Если отказываешься, так уж накажут, или смертная казнь, или тюрьма, но нагло стрелять не пошлют. Потому что не знают сами начальники, в кого ты выстрелишь. А если ты вдруг повернешься и выстрелишь в начальника?
Так вы думаете, если расстреливали, так расстреливали добровольцы?
