Свои. Путешествие с врагом | страница 102
Останавливаемся у магазина, за которым должен быть поворот к полигону. Эфраим видит во дворе старушку, она еле ходит, но лицо ясное и умное. Осторожно спрашиваю, где здесь полигон и помнит ли она, как все произошло.
Швянчёнельская старушка:
Видела, как гнали… Ой, как жалко, что евреечек не спасли. Мы с мамой жили в деревне Падумбле. С евреями хорошо уживались, они нам муку давали в долг. У Бентскиса две девчушки были, примерно лет пятнадцати и семи. Когда их мимо вели, все с оружием, мы с мамой плакали, что не можем маленьких девочек спасти. Как отнять – все с оружием. А если бы раньше забрали, спрятали бы в подвале. Много кто взял бы еврейских детишек, но боялись. Не немцев боялись, своих. Свои не скажут, так немцы и не узнают… Страшные дела были. Озверели люди. Потом, когда расстреляли всех там у озера Шалнайтис, говорят, на полигоне два дня кровь из земли сочилась. Кто все это видел, уже перемерли, а другие, кто помоложе, только выпить хотят. И не кумекают ничего, и знать не хотят.
Кто стрелял, спрашиваю у старушки.
Стреляли все, кто хотел, – отвечает она. – Никто не мог остановить. Как ты взбесившихся остановишь. Они разве что ксендза боялись.
Спрашиваю, как ее зовут. Старушка называет свое имя, но просит, чтобы мы никому не называли. Мне жить надо, а я одна живу, говорит она. Разумеется, не скажем. Прощаемся. Оставляем ее плакать по ту сторону забора, у порога домишки. Оплакивать девчушек Бентскиса, которых они с мамой 75 лет назад так и не спасли.
Памятник жертвам на полигоне у Швянчёнеляя установлен в советское время (1961 год).
В 2001 году мемориал обновлен на средства английского посольства, написано в музейном буклете. Молодцы англичане…
Эфраим: Меня шокировало то, как близко к месту массовых убийств живут люди в Линкменисе. Поселились в таких местах, где под землей лежат убитые, и живут себе как ни в чем не бывало. Как будто эти убийства – вполне рядовое событие.
Рута: Может, вы думаете, что они взяли и придумали переселиться сюда после убийств? Да ведь здесь жили их прадеды и их родители. Здесь всегда были их дома, их земля… Эту землю, придя сюда, осквернили другие, оросили ее кровью невинных людей. Куда деваться тем, кто здесь родился и столько лет прожил?
Эфраим: Эти люди не хотят рассказывать о том, что здесь случилось. Может, они как-то связаны с теми страшными событиями, или, может, боятся, что, заговорив, скажут что-нибудь такое, чего не хотелось бы, или вспомнят что-нибудь, чего не хотят вспоминать? Их соседи, ни в чем не повинные люди, были стерты с лица земли, словно их никогда здесь и не было. Их вещи были разворованы, даже скатерти… Повторяю еврейскую скорбную молитву – кадиш, снова кадиш, и снова кадиш, я молюсь в Пабраде, в Линкменисе, на полигоне в Швянчёнеляе… На такой маленькой территории так много мест массовых убийств. Хочется ревмя реветь, чтобы услышали все: как это могло случиться?