* * *
Изогнутое чашей звездное небо переливалось, мерцало, и сквозь слезы мне казалось, что оно течет как река.
В прошлой жизни, помнится, мне было лет девять, когда я сказал себе: «Мужчины не плачут», — и с тех пор, так и было…
В разведывательной школе нас учили не только управлять своими эмоциями, но и техникам манипуляции. Психология и психиатрия, пожалуй, были моими любимыми дисциплинами. У себя я обнаружил классические признаки депрессии. Еще бы, стал бы адекватный человек сидеть под дубом полдня, до ночи?
Сейчас мне нужно было побыть именно в таком состоянии, чтобы ответить себе, зачем мне такая жизнь? Понять, что у меня нет никаких планов. И, что привязанность к Лило – всего лишь иллюзия с усердием питаемая мной, чтобы ощущать смысл такого существования.
Услышав шорох, будто кто-то погладил листву мягким веником, я наложил стрелу на тетиву и прижался спиной к дереву. С тревогой вглядывался в темноту, пока не увидел свою волчицу.
Она подошла, толкнула массивной головой в пах и, когда я присел, предприняла попытку облизать лицо. На душе как-то сразу стало легче. Я принял решение. Побуду с племенем, пока щенки не подрастут, а потом уйду, то ли к морю, то ли в горы. И с собой возьму молодую сучку с рыжей шерстью. Назову ее Пальмой.
Отступала с росой и туманом ночь, уже светлело над степью, но плоские неподвижные облака еще таили в своих недрах тьму. Рассыпался ветерок по мокрым кустам, торопливо трепетали листья, вздрагивали лопухи с жемчужно блестевшей росой в зеленых чашках.
Я услышал, как заплакал ребенок. Долгие четыре года соплеменники спрашивали меня, что нужно сделать, чтобы женщины смогли, наконец, родить? И я старался показать им, что прошу духов о помощи. На самом деле они слишком много работали. Я так думаю. Прошли трудные времена, работы стало меньше, еды больше и за последние три года племя пополнилось четырьмя малышами. Вроде, как радость. Но и забот стало больше.
Послышались голоса, мужские, женские, и вскоре, у поселкового костра засуетились соплеменники. Кто-то из них подбросил веток в тлеющие угли и над камнями, выложенными вокруг кострища, затрепетало пламя. Едва солнечный свет отогнал от костра тени, мужчины, друг за другом, по натоптанной тропе пошли на охоту.
Кто-то из них, увидев меня, сидящего на холме, махнул рукой, но, не дождавшись ответа, побежал за остальными, наверное, уже привыкшим к вечно нахмуренному шаману.
После ухода охотников, Тиба и Тина поспешили к реке. Обычно по утрам они проверяют ловушки, расставленные на мелководье. Когда пришли на это место и стали обживаться, соплеменники разрывались между желанием поскорее наладить быт и потребностью добывать еду. Мне пришлось вспомнить чего-нибудь полезного из будущего. Вспомнилось, как в детстве ловили карася в самодельные морды. Ловушка простая, называли ее по всякому – морда, нероть или верша – сплетенный из ивовых прутьев круглый, продолговатый кувшин или бочонок. Внутри широкого отверстия вплетается горло в виде воронки, для того чтобы рыбе свободно можно было входить в ловушку, но никак нельзя было выйти. Сам я ее не делал. Жил в нашей деревеньке дедок – мастер на все руки. Вот он и одаривал детишек своими поделками. А мы ему, когда рыбы притаскивали, когда помогали в огороде справиться.
