— Знаешь Мамонтово озеро у фактории Сиговой? — спросил он вдруг.
— Слыхал, — отвечал я.
Это озеро было в той местности, где он жил до переезда сюда.
— А чего Мамонтово — знаешь?
— Нет.
— Там весной по нему мамонты ходят. Озера еще стылые стоят, а на Мамонтовом лед поломан. Я не видел: я слепой. Ты б увидел, как они топчутся.
Потом он спросил вдруг, какие двери дома, где жил царь Петр, и добавил, что всю жизнь испытывал сильное желание: пощупать рукой двери, где жил царь Петр. И я рассказал, как выглядят двери и все по памяти о том доме, что Петр называл «Моя услада», и прервал рассказ — на улице был слышен визг, будто бы режут свинью: это щенок лизнул языком таз для корма, язык примерз к металлу; надо было идти с чайником и поливать таз с языком теплой водой. Это было смешно, я рассказал, как щенок боялся умереть и тащил языком таз по снегу, и это было смешно, хотя снег стал кровавым. Но Семен не смеялся, ушел снова в свои мысли. Я подумал, что он еще мало пожил, раз не забыл о своих желаниях, еще не время «уходить». Длинную зиму надо помочь пережить. И с теми мыслями я тогда уснул.
* * *
Была ночь, мы с ним пробудились от громкого лая, собаки сидели посреди избушки на половицах, смотрели в стену, лаяли и умолкали, и вслушивались. Так бывало, когда треснет гулко-раскатисто лед на реке, побежит по нему трещина, далеко-далеко, будто булыжник бросили и он много-много раз подскакивает гулко, и, наконец, где-то там мягко ударяется в снег, в тот берег; или вот недавно избушка просела верхними венцами — бревна от холода сжимаются и проседают под грузом земли, — звук, словно выстрелили под ухом из небольшой пушки, а собаки сбились в кучу, и поджав хвосты, злобно лаяли, ожидая, что крыша рухнет. Откроешь дверь — в проем облаком хлынет морозный воздух, и лайки, выбежав, скоро просятся назад, ну, что ж, пусть гноятся в тепле их раны; щенок на ходу лизнет таз, и надо выручать мальца, и старая собака куснет дурачка, и все они нырнут под лежанки и лежат тихо, слушают.
Но нет, на этот раз не стрельнул лед, не села избушка, не подошел зверь. Собаки сидели посредине избушки, лаяли все разом — вдруг все смолкали, слушая тишину, не рвались к двери, как бывает, когда забредет на поляну нездешний лось. За стеной ночь была светлая, голубых теней не было, не было и северного сияния; свет месяца, тусклый немного, растворял сумрак сильнее, Мягким светом. Я встал и распахнул дверь — мороз был немалый. Собаки сидели и слушали все так же и не пытались бежать, — это было странным, такого еще не случалось и было немного не по себе от неизвестности. Я посмотрел на Семена. Он сидел на лежанке не шевелясь, опустив голову, сморщив лоб, — напряженно слушал. Холод наполнял избушку, я закрыл дверь и стал быстро одеваться. За избушкой в стороне залива послышался звук, будто бы знакомый, но природа его сперва казалась неизвестной, сознание еще не связывало его с каким-то конкретным образом и надо было слушать еще. Снова раздались такие же звуки.
