А она будто угадала его смятение и сказала нежно:
— Мы у цели, дружок. Дождемся президента — и пусть все будет, как будет.
— Я не позволю тебе ждать на улице!
— Мы могли бы вместе пойти в театр.
— Меня — уволь! — воскликнул Турчин. — Я лучше наймусь в конюхи к этим ловкачам, убирать навоз, что угодно, только не смотреть идиотский фарс!..
Позади театра, в полумраке Театральной аллеи с черными стволами вязов, Турчина обступила тишина. Смутно темнела задняя стена театра с заложенными деревянным брусом воротами, со служебным входом на сцену, с наковальней неподалеку от двери и коновязью в стороне. Сюда едва доносился смех зрителей, когда открывали служебную дверь, чтобы выбросить окурок или выглянуть наружу, не начался ли дождь, назревавший в вашингтонском небе. Турчин сел спиной к театру, на каменную тумбу. Он не заметил, что к театру подъехал всадник, ловко соскочил с высокого седла и нетерпеливо прошелся вдоль брандмауэра, будто ждал здесь кого-то встретить и, к досаде своей, обманулся. Турчин вскочил на ноги, когда за спиной кто-то сказал совсем близко: «Эта скотина Спенглер всегда опаздывает!» — и хлыст шлепнул генерала по спине.
— Простите!..
Человек потянулся было к шляпе, но не донес руки до темных, приспущенных полей и драчливо уставился на генерала.
Турчин никогда прежде не видел этого статного молодца с нервным, заносчивым лицом, с загнутыми книзу темными усами и с недобрым прищуром неуступчивых глаз. А тот, вдоволь наглядевшись на мундир генерала-северянина, посмотрел на Турчина не только с вызовом, но и с личной, осознанной, мстительной неприязнью.
Открылась служебная дверь, слабый свет размыло у самой стены; едва тронув наковальню, кто-то помешкал на пороге, привыкая к темноте, и двинулся к ним.
— А-а-а, Спенглер! — отметил про себя человек с хлыстом.
Приблизился длиннорукий, с жилистой, высокой шеей человек. Бежевая нечистая шляпа, обвисшая слева, притеняла лицо, под рабочей курткой на нем надета груботканая, без воротника рубаха. Теперь они оба разглядывали генерала: один напряженно и подозрительно, другой с ленивой развязностью.
— К черту! — сказал Турчин без адреса, имея в виду случайность, которая свела на задворках театра незнакомых людей, и пошел по аллее в сторону конюшен. Служебная дверь за его спиной открывалась и закрывалась, затем все стихло, Турчин остался один. И вдруг в темноте за стволами вязов прошелестели странные звуки:
— Белая грязь!..
Турчин прислушался: не ослышался ли он? С чего бы это в столице, у стен театра, где находится сам президент, звучали так хорошо знакомые солдатам слова, которыми мятежники выражали ненависть и к белым беднякам Юга, и к белым противникам рабства.
