Я встал у окна, смотрел наружу, поверх стены в бутылочных осколках, и был вознагражден: по тротуару шла Надя, наклонив голову, заставляя себя не смотреть в окна дома. В целой Европе для меня не было в тот час современного человека, чтимого выше, чем тот, что дышал за моей спиной, но на миг я забыл и о нем; видел только Надю, от маленьких ботинок, незанятой руки в серой перчатке, до высокой шеи, на которой всегда так обнаженно и беззащитно бьется жилка, и открытых светлых волос: шляпку она держала в левой руке. Сердце сжалось тревогой: она была женщина и дитя, которое я вывел на чужой перекресток, и сколько еще ей суждено идти вдоль незнакомых палисадников, ворот, оград, чужих подъездов?
— Вы опасаетесь слежки? — отрезвил меня голос Герцена.
Я не сразу понял его. Он странно посмотрел на меня, на пакет, безуспешно стараясь связать нас или, по крайней мере, меня и Колбасина.
— Я зауряд-курьер, Александр Иванович, и не охотник до чужих лавров.
Он почувствовал горечь моих слов, а во мне была потребность честности и молодая гордость: впрочем, гордость из тех чувств, которые едва ли старятся.
— Это письмо необходимо нам для нашего русского дела. — Он сказал, что со смертью Николая и окончанием войны русские наводнили Европу, многие ездят и в Лондон, охотно идут к нему, так что теперь, пожалуй, нужны предохранительные меры, чтобы не потеряться в визитерах. — Ваш приход — другое дело, — поспешил он успокоить меня, — то, что вы привезли, дорогого стоит. Вы что же, и не взглянули на «Полярную звезду»?
— Мы ее прочли всю. Нам господин Тхоржевский дал вчера книгу. — Я говорил «мы», «нам» и перехватил его недоуменный взгляд: неужто я из монстров, говорящих о себе на манер удельных князей. — Я в Лондоне с женой.
— Дамам есть что поглядеть в Лондоне. — Он терял интерес ко мне. — Вы — штабной или в строю были?
— Нынче — штабной, вернее, беглый, а в войну всего попробовал. Был в Севастополе, отстреливался, строил, потом и на севере строил, под Петербургом…
Больше ему не удавалось усадить меня в полукресло; он смирился, что визитер попался такой же непоседливый, вертикальный, как и он сам, а может, надеялся, что стоя разговор не затянется. Спросил о Севастополе, оживился, услышав, что я близко узнал Тотлебена и особенно Александра, чьей коронации тогда ждали в Европе.
— В России не нашлось порядочного генерала для ведения войны, — сказал Герцен.
— Некоторые наши генералы на три головы превосходили противника, — возразил я, — но самый порядочный генерал не спасет проигранного дела.
