Где поселится кузнец | страница 11
— Я хочу повидать Барни, — сказал Турчин. — Он проводит нас на вокзал.
В одноэтажном, обшарпанном доме горел свет, дверь распахнулась сразу, будто маленькая, грудастая ирландка караулила у двери, но ждала не эту странную пару, а кого-то другого, с кем не мешало бы свести счеты. Она смотрела молча и выжидающе.
— Здесь живет Барни О’Маллен? — спросил Турчин.
— Пожалуй, здесь, когда доползет до дому.
— Мы могли бы его повидать?
— Еще бы! Он где-то в Вашингтоне: нынче страстная пятница, какой-то бездельник сунул муженьку доллары, военный должок. Теперь его не скоро дождешься!
— Я попрошу вас об одолжении, госпожа О’ Маллен. — И он, в последний раз за этот нескончаемый вечер, вынул из саквояжа книгу. — Я оставлю для Барни книгу, здесь он найдет кое-что интересное для себя.
— Что-то не упомню, чтобы он читал. Видно, глаза щадит.
— Тогда вот что… — Турчин полистал книгу, загнул верхний уголок тридцать четвертой страницы. — Здесь всего несколько строк.
Жена Барни закрыла дверь на засов, вывернула поярче фитиль лампы и прочла:
Доблестные, и преданные патриоты! Кости многих ваших товарищей белеют на холмах Юга, кладбища ваших убитых вырастают там и сям на территории мятежных штатов; вы подрываете свое здоровье, теряете руки и ноги, вы храбро умираете за вашу страну и свободу, и если мы потерпим поражение, никто не осмелится сказать, что это произошло по вашей вине, а если победим, то беспристрастная история сошвырнет когда-нибудь с пьедесталов многих наших генералов от политики и запишет в своих анналах в вечное назидание будущим поколениям: «Политиканы привели эту Республику на край гибели, добровольцы спасли ее!»[2]
Женщина уставилась на желтый, коптящий огонек. Что-то встревожило ее, но скоро взяла верх досада на мужа. «А-а-а! — подумала она. — Все они — одна запьянцовская компания… Дай им только поболтать о войне!..»
Книга первая
Глава первая
На черной лестнице пансиона, — давно не метенной, узкой, сдавленной железными перилами и стеной, — слоился застойный запах нищенской кухни. Запыленные стекла неохотно пропускали свет со двора, обширного, как поскотина, но и там света было немного; старики и старухи, которых Владимиров только что встретил во дворе, серыми тенями маячили сквозь лестничное окно, они клонились навстречу ветру, сдавались на милость непогоды. Едва войдя в ворота и минуя встречных стариков, Владимиров остро и хладнокровно ощутил, что все они, еще живые, не принадлежали жизни, а отходили, были веком минувшим, грешным девятнадцатым веком, с которым, как полагал Владимиров, человечество расстается без стенаний и горечи.
