Десять минут, тридцать две секунды.
– Демагоги! Давят на дешёвый патриотизм. Сына они вам не вернут, в отличие от…
Перестарался, болван. Перегнул палку. Нельзя было трогать патриотизм.
Болотный сумрак взорвался вихрем стремительных движений. К счастью, Франт, молчаливый пижон Франт был начеку. Франт ждал, надеялся – и дождался! Легко нырнув под могучий, вне сомнений, нокаутирующий крюк с правой, он хлестнул Суреша ладонью по глазам, пнул в колено Амрита, ринувшегося на помощь напарнику – и заплясал, затанцевал: уходы, финты, сбивы. В те редкие минуты, когда Франт не подпирал стену, у него прореза́лся уникальный талант: ни на мгновение не оставаться на одном месте. Удары брамайнов во Франта не попадали или приходились вскользь. При этом он каким-то фантастическим образом, как газ в бутылке, ухитрялся занимать собой всю комнату без остатка, не позволяя Сурешу с Амритом приблизиться к Трепачу, а главное, к Красотке. Последнюю Трепач без промедления затолкал обратно в дальний угол – сиди тихо! – и закрыл собой. Выхватил из кармана парализатор: компактный, но мощный «Коматоз», четвёртое специальное значение. Пустить его в ход Трепач не мог, опасаясь зацепить Франта, но мало ли, как сложится судьба?
Франт отступил на шаг, другой.
Воодушевленные брамайны удвоили усилия – и проморгали момент, когда в руках у Франта возник стул, к которому он, собственно, и подбирался. Расклад сил в этот миг изменился куда радикальнее, чем предполагали смуглые работники службы поддержки соотечественников. Трепачу доводилось видеть, на что способен Франт со стулом в руках, и всякий раз это было чрезвычайно поучительное зрелище.
Взмах, ещё взмах. Перехват.
Твёрдые «рога» ножек с деревянным стуком бодают Суреша в грудь, отшвыривают прочь. Спинка на возврате в хлам разбивает нос Амрита. Брызжет кровь. Взмах, проворот. Левая рука Амрита повисает плетью. Ноги Суреша, подбитые стулом, взлетают к потолку, как у записной балерины. С диким, вовсе не балетным грохотом брамайн падает…
Спиной – нет, задницей, чья чувствительность превосходила самые чуткие приборы, Трепач уловил движение. Бросив косой взгляд через плечо, он успел заметить, как исчезает в узком проёме краешек голубого сари. Чёрный ход! Вторая дверь, будь ты проклята! Дав клятву неделю – месяц! – есть себя поедом за преступное ротозейство, Трепач рванул по тёмному, заставленному барахлом коридору вдогон за беглянкой. Его подстегивал Паучий рык в ухе: «Олух! Бабу держи, бабу!» На бегу он снёс штабель картонных коробок, запнулся о какую-то хитровывернутую железяку, кубарем выкатился на тесный задний двор: глухие заборы по бокам, впереди – мусорные баки…
